Верующие хотели покоиться ad sanctum – то есть как можно ближе к святым. Они искали (если нужно, ценой золота) защиты самой священной части храма: реликвария с останками святого или мученика, хранящегося за алтарем, там, где совершалась месса и куда устремлялись взоры прихожан.

Так живые надеялись увеличить свои шансы оказаться в числе избранных в Судный день. В противном случае им приходилось довольствоваться менее желанным местом: рядом с официальной скамьей семьи или в свободном углу нефа, а то и одной из галерей. Когда внутри церкви стало отчаянно не хватать свободного места, верующие устремились поближе к церковным стенам, чтобы в дождливые дни их могилы омывала святая вода, текущая из водосточных труб…

Вторую группу усопших, несравненно более многочисленную, составляли бедняки и люди со скромным достатком – многие поколения которых мирились с тем, что им придется обходиться без могилы. Они представляли собой низшие слои общества, в частности те, кто работал руками: крестьяне, ремесленники всех профессий, лавочники, слуги и т. д. Поскольку большинство из них не претендовали на захоронение в церкви, их можно уподобить душам, которых несговорчивый Харон обрек скитаться на берегу Стикса, у ворот в подземный мир, ведь им нечем было заплатить паромщику…

Во всяком случае, простолюдины не знали то почтение, с которым духовенство относилось к похоронной церемонии представителей высших слоев общества: церковь и дом покойника были задрапированы траурными покрывалами; торжественная процессия шла при свете факелов и свечей; за душу усопшего служили многочисленные мессы и т. д. Это не мешало священникам приглашать бедняков своего прихода принять участие в пешей траурной процессии на похоронах богатых горожан за деньги[13]. Такое явление было настолько распространено, что состояние умершего богача стали оценивать по количеству нищих, сопровождавших его тело: бедняков в траурных одеяниях, воспитанников детских домов или подкидышей[14].

С другой стороны, до XVIII века многие бедные люди (как в городах, так и в сельской местности) хоронили покойников без гроба. Их перевозили с места смерти на кладбище, а затем закапывали в землю, просто завернув в саван. Иным приходилось довольствоваться самыми простыми гробами, сколоченными из четырех досок, подобных обычным ящикам (в Бретани их называли «загонами для свиней»[15]). В некоторых приходах на похоронных церемониях использовался общий гроб. Туда помещали тело и относили его к месту погребения, затем гроб забирали могильщики, чтобы повторно использовать на следующих похоронах. Во избежание подобного сценария некоторые люди, обладавшие достаточным состоянием, указывали в своих завещаниях, что «желают лежать в собственном гробу»[16].

Но главное различие между привилегированными слоями общества и простолюдинами заключалось в характере самого захоронения. В отличие от членов богатых или титулованных семей, которые не могли представить себе, что будут покоиться не в церкви (под погребальной плитой, стелой или в склепе), простым людям приходилось довольствоваться безымянной могилой на улице, далеко от церкви, там, где погребение всегда было бесплатным.

Таким образом, последнее пристанище бедных все больше напоминало братскую могилу, которая нередко находилась в центре кладбища. Контуры этой общей могилы постоянно смещались. Новые тела закапывали в земле вперемешку со старыми. Их укладывали друг на друга в пять-шесть слоев, и все они были обречены оставаться в безвестности. Массовые захоронения заполняли большую часть освященной территории вокруг церквей и становились конечным пунктом назначения для большинства умерших.

Изначально братскую могилу использовали для устранения гекатомб[17], в период голода или крупных эпидемий – в первую очередь чумы. Со временем массовые захоронения стали обычным явлением. Начиная со Средних веков так хоронили большинство умерших, особенно во Франции и в других европейских странах. Общие могилы располагались на старейших кладбищах в больших городах, таких как кладбище Невинных в Париже или на монастырском кладбище Сен-Маклу в Руане, а также во многих деревнях, при мелких приходах на западе Бретани. Общие могилы встречались так часто, что, по словам Филиппа Арьеса, «с XV и до конца XVIII века бедняков и людей со скромным достатком обычно хоронили в общей яме»[18].

Даже если скончавшемуся простолюдину удавалось избежать общей могилы, его хоронили в отдельной яме, но без стелы или плиты. А значит, не оставалось никаких видимых сведений о покойнике: ни имени, ни даты рождения и смерти, ни его социальной принадлежности.

Как бы то ни было, кладбище той эпохи мало походило на то, что означает это слово в наше время. Тогда это было практически беспризорное место, открытое всем ветрам. Оно напоминало одновременно и большой пустырь, и неухоженный церковный двор и совсем не походило на наши охраняемые благоустроенные парки с их плотными рядами каменных или мраморных памятников. В прошлом на кладбищах было пусто, за исключением пары надгробий и каменных крестов, под которыми были похоронены члены одной семьи, и иногда столбового фонаря, который зажигали ночью.

Со смертью там не церемонились, кладбище могло быть оживленным, даже веселым – ни вид общих могил, ни запах от них, судя по всему, не беспокоили жителей. Кладбища обычно находились в самом центре деревни, именно там происходили самые разные события, некоторые, кажется, совершенно неуместные! Кладбища выполняли роль городской площади, соединявшей церковь с остальной частью деревни, здесь проходили ярмарки и рынки, торговали галантерейщики и книготорговцы, проходили общественные собрания, останавливались паломники. Кроме этого, здесь иногда сушили одежду, тренировались в стрельбе из лука, дрессировали обезьян или даже играли в «бонто»[19]…

Здесь вершили правосудие, заключали деловые сделки, прогуливались, слушали уличных музыкантов, танцевали, наведывались к проституткам… Сюда, по соседству от общей могилы, даже ходили выпекать хлеб – и местных жителей это совершенно не тревожило. В Дижоне на кладбище проходили выборы мэра[20], а на кладбище Сент-Эсташ, в самом центре Парижа, проходила подготовка к первому причастию юных монахинь – вплоть до 1750 года[21]…

Средневековые кладбища отличались от нынешних, обнесенных стенами и закрытых на замки, тем, что там свободно, как на скотном дворе, разгуливали животные. Там можно было наткнуться на бродячих собак, кур, свиней, овец или коров. Зимой туда нередко проникали волки в поисках пищи. В конце концов соседство людских сборищ и бездомных животных, а также воздействие стихий привело к тому, что об уважении к покойникам пришлось забыть. Порой фрагменты трупов, зарытых не слишком глубоко, оказывались на поверхности земли, а среди сорняков и крапивы торчали побелевшие кости или куски плоти.

Не только бедность или принадлежность к низшим социальным слоям могли лишить человека могилы. С XVI по XVIII век и даже позже большая часть населения после кончины делилась на две группы: люди религиозные и люди военные.

Без надлежащего погребения могли остаться христиане, отлученные от церкви вследствие санкций духовенства. Те, на кого падало это позорное клеймо, не только исключались из общины верующих и лишались доступа к таинствам, им также отказывали в христианском погребении. Чтобы наказать отлученных, Церковь накладывала проклятие, в древности считавшееся самым страшным: она приговаривала к изгнанию, что означало бесконечные скитания и невозможность обрести вечный покой в могиле. Суровость этого наказания отразилась во фразе, брошенной в адрес нескольких отлученных от церкви правителей: «Да будет он навечно проклят, и да будет проклят тот, кто предаст его земле»[22].