Из Парижа он уезжал не один. Вместе с ним в дальнюю дорогу засобирался сам директор пансиона, господин Жирарде, который неожиданно для аристократического Парижа решил посвятить оставшуюся жизнь воспитаннику. Дело в том, что у Скобелева уже в подростковом возрасте сформировалось удивительная, яркая способность внушения своих мыслей близким по духу людям, передачи им своего понимания смысла жизни. Он непостижимым образом передавал близким свои страстные устремления, свое видение мира и людей. Эти близкие могли быть людьми других сословий, национальностей, даже иностранцами, прежде малознакомыми. Окружающие довольно быстро делились на тех, кто воспринимал его мысли и идеи, становился таким же страстным их сторонником, и на тех, кто отторгал эти идеи с ненавистью и завистью. Причем последние принадлежали, как правило, к правящим элитам и несли на себе печать эгоистичного до маразма аристократизма и полное неприятие миссионерской сути Михаила, его глубочайшей уверенности в милосердии, великодушии, трудолюбии и таланте русского народа, способного изменить мир, сделать его справедливым и честным. Эта наивная уверенность кого-то потрясала, а кого-то доводила до остервенелой злости.

Со временем эта способность Скобелева развивалась и приносила удивительные результаты. Мир вокруг него словно раскололся. Огромное количество почитателей готовы были идти за своим кумиром как угодно далеко. Другие, принадлежавшие в основном к правящей элите, страстно его возненавидели и готовы были к любым подлостям, чтобы убрать его с политического поля.

Более всего недоброжелателей бесило то, что Михаил Скобелев в задушевных беседах, публичных спорах, да и во всех своих жизненных планах описывал и развивал особое восприятие русского народа и его миссии. Он считал, что русские люди намного лучше, умнее, сильнее, милосерднее, чем их представляют. Он всегда превозносил русский менталитет. Многие недоброжелатели подвергали насмешкам его мысли и идеи. Каково же было их удивление, когда многие прогнозы Скобелева стали сбываться.

Одним из первых почитателей Скобелева и его преданным другом стал господин Жирарде, директор того самого известного в Европе пансиона, в котором он обучался и взрослел.

Господин Жирарде не хотел отпускать яркого, сильного умного и, на его взгляд, необычайно беззащитного юношу в жестокую взрослую жизнь. Жирарде был рядом с Михаилом Скобелевым в далеком Туркестане, где занялся обучением и воспитанием детей близкого друга Скобелева, генерал-губернатора Константина Кауфмана.

Телефонный зуммер разом оборвал видения. Маркин, оставаясь всей своей сутью в том, другом мире, сумел все же немедля взять трубку – сказывались выработанный десятилетиями службы автоматизм и привычка к дисциплине. Дежурный спрашивал, выписывать ли пропуск Саломову на завтра. Маркин ответил утвердительно, аккуратно положил в ячейку трубку радиотелефона, потом приподнялся и почувствовал, как пол под ногами мягко поплыл в сторону, подумалось, что надо привыкать к общению с этим чудо-прибором. Прямо-таки настоящее психотронное оружие. Нет – оружие это неправильно. Скорее, это прибор, позволяющий приблизиться к пониманию смысла жизни, её истинному предназначению… И что-то еще заложено в этом не перестающим удивлять артефакте. Пока это смутное ощущение громадной силы, силы нейтральной, неуправляемой, способной на многое. Что же еще предстоит узнать от этой шкатулки?

Подполковник по привычке глянул на часы и поразился: прошло всего пятнадцать минут, как кабинет покинул посетитель, а Маркин был убежден, что видения, сопровождавшиеся удивительными рассуждениями и комментариями, продолжались много часов.

«Надо бы все записать», – решил Маркин и открыл крышку ноутбука. Память услужливо воспроизводила видения, комментарии, и подполковник с жадностью стал записывать, стараясь не упустить ни одного штриха виденных картин. Спустя полчаса понял, что так он не сможет все описать должным образом, просто не хватит времени. Тогда он достал из сейфа цифровой диктофон, проверил зарядку аккумулятора и начал диктовать. Говорил быстро, но четко, изредка останавливаясь, чтобы дать

краткий собственный комментарии увиденным сценам, потом вновь раскрыл папку и достал последнее послание Белого генерала. Пришло сознание, что это очень важное предупреждение. Ведь и наши спецы по Средней Азии дают очень неблагоприятный прогноз. А здесь прямое предупреждение, правда не названы точные сроки, исполнители, но в целом и так понятно, кто и как придет к власти в этой стране, зашедшей в полный тупик. Надо написать докладную и приложить это послание из артефакта. Завтра же все сделаю – решил Маркин и захлопнул папку. Потом подумал, где лучше оставить шкатулку (про себя он уже решил назвать ее «психотронным прибором неизвестной конструкции»).

Надев широкий серый плащ и взяв в левую руку шляпу, Маркин приостановился у двери и неожиданно для себя помахал шкатулке свободной рукой. Шкатулка не отреагировала. Только на крышке по большому овальному лазуриту пробежала едва заметная светлая полоска. «Нет, наверное показалось» – подумал Маркин и взялся за круглую дверную ручку. И почувствовал, что неведомая сила не позволяет ему двигаться, а ярко-синий лучик вдруг осветил правую ладонь. На секунду задержав взгляд на освещенной руке, Маркин увидел в пронзительном ярко-синем свете, как в анатомическом кабинете, все кости фаланг пальцев, узловатые, чуть деформированные суставы. Лучик тут же погас.

Неожиданно для себя Маркин сказал:

–Прости, домой надо. А завтра обещаю быть очень рано. До завтра. Не сердись.

Хлопнул дверью, закрыл на ключ и запечатал печатью. Оглянулся – не слышал ли кто-нибудь из сотрудников последнюю фразу. Подумалось: «А то ведь скажут, что на старости лет свихнулся».

Дома Маркина ожидал привычный запах лекарств и атмосфера домашнего лазарета. Супруга подполковника, Зинаида Владимировна, начала болеть семь лет назад, после тяжелейшей аварии, в которую попала дочь Светлана со своим женихом. Они ехали на дачу к родителям в ближнем Подмосковье на новеньком мотоцикле жениха Светы, Алексея Майорова. Какие-то хулиганы на гоночной иномарке подрезали их совсем недалеко от поворота на дачные участки. Алексей погиб на месте, а Света получила тяжелейшую травму позвоночника. Перенесла серию сложных и очень болезненных операций, но так и осталась навсегда прикованной к инвалидной коляске.

С тех пор лекарственный, больничный дух стал обыденностью в квартире семьи Маркиных в Черемушках. Тяжелой болью для родителей стало нежелание единственной дочери жить. Нет, она не пыталась покончить с собой или принять смертельную дозу снотворного, просто смотрела отстраненным взором на мир, ставший для нее чужим и неуютным. Даже родители вызывали у нее только раздражение, когда заставляли, молили ее покушать, принять лекарство. Не выдержало материнское сердце Зинаиды Владимировны, на второй год от аварии, ставшей точкой отсчета бед семьи, у нее случился инфаркт. Виталий Семенович разрывался между больницей и квартирой, поскольку поочередно дочь и жена меняли домашний диван на больничную койку.

Но наконец у Светочки сработал инстинкт и свойственное всем Марковым чувство сострадания, милосердия и ответственности за близких. Она стала поддерживать любимую мамочку добрыми словами, занялась гимнастикой по-Дикулю, начала упорно тренировать мышцы рук и торса. В ее глазах засветился смысл жизни и борьбы. Научилась ловко передвигаться по квартире в коляске, стала решительно хозяйничать на кухне и печь торты.

В семье наконец наступило столь желанное равновесие жизненных сил. Зинаиде Владимировне дали вторую группу инвалидности. Дочь, мать и отец посвятили друг другу жизнь и погрузились в бесконечные хлопоты о здоровье друг друга. Родилось какое-то неизвестное доселе чувство разделения боли. Одного взгляда на жену было достаточно, чтобы ощутить ее состояние. Если у Зинаиды Владимировны прихватывало сердце, то и Виталий Семенович начинал вскоре ощущать тяжесть и давление слева, глубоко в груди. Зато ей становилось сразу легче.