— Ха! Не знаешь? Неужели не знаешь?
Пастухов покачал головой. Как бы прислушался к себе — и не ощутил ни боли, ни острого ожидания ответа. Так, любопытство.
— Уехала! Вышла замуж за югослава и уехала.
— За какого югослава?
— Работал здесь на стройке.
— Постой, так она же была замужем…
В разговор вмешалась жена Василия — она вышла звать их к столу. Женщины всегда лучше знают такие подробности и с удовольствием говорят о них.
— Когда это было!.. Тот, первый ее, спился совсем. Сначала шофером был, потом грузчиком, а потом на подхвате возле базара. Вечно пьяный. Под конец почернел весь…
— Что значит — под конец?
Пастухов знал этого парня. Вернее, знал его парнем. Это он перехватил как-то Саньку Пастухова возле школы и велел отвалить от Любочки. Крепкий был парень и собой ничего, видный. Всего года на два старше Саньки, которому летом должно было исполниться семнадцать, но гораздо мужественней, крепче. Санька почти пацан, а этот уже парень. Навсегда запомнилось: с порезом от бритья на щеке (брился по-настоящему) и в тельняшке, что было высшим шиком в то еще доджинсовое время. Чуть в сторонке курили двое его дружков.
Второй раз они подловили Саньку месяц спустя, уже весной, когда, проводив Любочку, он поздно вечером легко сбегал тропками напрямик по крутому склону через санаторный парк. Выследили. Теперь разговоров не было, сразу взялись за дело. То есть без слов тоже не обошлось, но слова нужны были, пожалуй, им самим для самовозбуждения: человек, мол, в армию служить идет, а ты, козел, погань позорная, шустришь вокруг его девчонки, сбиваешь ее с пути истинного… Что-то в этом роде.
Могли бы и покалечить, потому что были выпивши, и тот парень, главное действующее лицо, все целил ногой в пах. Вполне могли бы искалечить, если бы, откуда ни возьмись, сверху с визгом не свалилась Любочка.
В тот же вечер позже она, прижавшись к нему и всхлипывая, шептала на ухо: «Я их заметила, еще когда мы наверх шли, но подумала, что обозналась. А потом: выйду, думаю. Не слышно ли чего? Прошла шагов пять и слышу, как они тебя… Что ж ты не кричал?! Я бы раньше прибежала. Да я бы их!..» Она была готова и чувствовала себя способной разнести весь мир. Но ведь и правда: услышав и увидев ее (вернее, не увидев, а только угадав, потому что тьма вокруг была кромешная), парни мигом разбежались, только кусты затрещали.
А не кричал он потому, что не мог, не мог позволить себе, не мог унизиться…
Но как же этот парень в тельняшке ошибся! Как непоправимо ошибся! Невольно толкнул их, Любочку и Саньку, к тому, на что сами они тогда вряд ли решились бы.
Ощупав Санькино лицо, она испуганно сказала: «Это что — кровь? Сможешь идти?» И потащила наверх, к себе.
В дощатом сарайчике, где они летом спали с сестрой, Люба завесила окно, зажгла свет и, увидев его лицо, застонала: «Как они тебя!..»
Уложив на свою кровать, набрала воды в таз и стала вытирать кровь. Ничего, кстати, страшного — расквасили нос и губы.
«Где еще болит?»
Он показал на низ живота, но тут же попросил: «Не надо…»
«Убери руки», — яростно прошипела Любочка и стала его раздевать. Она была не в себе. Увидев ссадины на животе и на ногах (они представлялись ей страшнее, чем стоили того), она затрясла головой (и рассыпались, закрыли лицо волосы): «У, гады…»
Санька положил ей руку на голову и привлек к себе: «Ничего страшного. И не болит почти. Могло быть хуже…»
Она выпрямилась, откинула рукой волосы, и Санька поразился тому, как сочетались на ее лице беспомощно, жалко дрожащие губы и сузившиеся в отчаянной решимости глаза. Любочка встала, заперла дверь на крючок, погасила свет и легла рядом. «Иди ко мне», — прошелестели ее пересохшие губы.
Любил ли он ее? Пустой вопрос. Тогда — любил. И женился бы, и никуда не поехал, захоти она этого. Что было бы потом? Вопрос еще более пустой и никчемный. (Сейчас, оглядываясь в прошлое, с уверенностью можно было сказать только одно: нарожали бы детей. У Любочки их, кстати, оказалось трое. «И этот югослав всех увез с собой?» — «Нет, старшая дочь к тому времени сама вышла замуж…»)
Любила ли она? Санька этим вопросом не задавался. Нужны ли еще доказательства?..
Однако дальше все пошло как-то не так. Он не думал о власти над нею, о праве на нее — Любочка сама вручила ему и власть и право, но при этом будто приглядывалась, как же он воспользуется ими.
Впрочем, это более позднее — совсем, может быть, даже недавнее — прозрение, осознание далекого уже прошлого. А тогда все шло само по себе. Или казалось, что идет само по себе. Хотя, может, и в самом деле все было именно так?..
Давно и каждому было ясно, что Санька Пастухов должен учиться в Москве. Как несомненно было и то, что мальчик в одиннадцать часов должен быть в постели. Единственный, кто мог все это поломать, был он сам. И поломал бы, е с л и б ы Л ю б о ч к а з а х о т е л а. Таким образом, и власть и право возвращались — наподобие шарика от пинг-понга (стол с сеткой стоял в спортзале школы, но шарики и ракетки наиболее завзятые любители приносили с собой). Перебрасываться шариком можно долго, однако рано или поздно он все же выйдет из игры. На том и построена игра.
Если бы Любочка захотела… Да, господи, могла ли она з а х о т е т ь, то есть потребовать чего-то? Чего, собственно? И за что? Как расплату?
Все представлялось несомненным: и то, что они должны быть вместе, и то, что он скоро уедет. И никто от этого раздвоения не сходил с ума. Но как она плакала в последний вечер, прощаясь с ним!
Что может быть банальнее! Но, по-видимому, каждая женщина должна через это пройти.
Они переписывались, строили планы, бывали вместе, когда он приезжал, и если бы Любочка захотела…
Они становились другими, их жизнь стала другой, и это было не остановить. Однажды он не смог (действительно не смог — послали в стройотряд) приехать на каникулы, а в другой раз приехал и не застал ее — послали на курсы товароведов, как сейчас помнится, в Донецк. А потом вернулся, отслужив в армии, тот парень.
Уже не вспомнить, как случилось, что в их переписку из-за какого-то пустяка неожиданно ворвалась раздраженная, вздорная нотка. Ничего удивительного. Рано или поздно это должно было произойти. Сама переписка оборвалась. Думалось — ненадолго. И вдруг Зоино письмо, где в самом конце и словно между прочим: Любочка вышла замуж.
Были ревность и ощущение удара, но и чувство облегчения тоже, признаться, было. Как сегодня утром, когда сбежал тот приблудный пес. А останься она, увяжись неотступно следом?..
Странное дело, но сейчас Пастухов чувствовал себя виноватым и перед Любочкой, и перед тем парнем. Хотя — в чем? Уж не в том ли, что этот ее муженек спился?.. И сама эта история — вполне, в сущности, житейская, обычная: мало ли ребят схлестываются из-за девчонок, мало ли девиц спешат расстаться со своим девством! — показалась почти трагической. Ведь все хотели счастья. Ан нет. Или просто гормоны разбушевались и привели в движение все остальное?
Не хотелось так думать, а думалось.
Не надо было Любочке выходить замуж за того парня, не надо. А за кого же? Уж не за тебя ли?
— Что значит — под конец? — переспросил Пастухов.
— Так он же умер ужасной смертью, — сказала жена Василия. Она явно ждала расспросов, и Пастухов, чуть помедлив, спросил:
— Что значит — ужасной?
— Однажды утром нашли в речке. Так и не выяснили: то ли сам пьяный упал, то ли его столкнули. Хотя кому он был нужен?..
«Вот даже как, — подумал Пастухов, — «кому он был нужен?..».
Елизавета Степановна слушала с любопытством и, заметив некоторую горячность Пастухова, время от времени на него поглядывала. Разговор, однако, оборвался с приходом новых гостей — мужчины и женщины, которые будто созданы были, чтобы олицетворять супружескую пару, тот ее вариант, когда верховодит жена. Мужчина — в легкой синей флотской курточке, вполне затрапезной, словно человек только что с вахты, но почти наверняка это было не так: курточка без погон, а человек по возрасту (он был ненамного моложе Пастухова и Василия) и по облику явно тянул на «чифа» — старпома или «деда» — старшего механика и на службу должен бы явиться одетым вполне по форме. Женщина же была при параде — в светлом брючном костюме, который подчеркивал ее несколько избыточные округлости; вряд ли ей стоило втискивать себя в брюки, но какая женщина устоит перед модой, а эта к тому же была не из тех, кому можно хотя бы только намекнуть на это.
