Что следует из всех этих замысловатых обстоятельств обращения давно забытых апокрифов? Тексты, формировавшие представления о мире в определенной культурной среде, среди светской и духовной элиты, могли использоваться в политических целях. Независимо от воли автора или группы авторов, причастных к созданию этих текстов, они влияли на мировоззрение оппонентов, трактовались ими, возможно, совсем иначе, чем предполагалось придворными. Книги, идеи, люди циркулировали, в том числе, между императорским двором и Папской курией. Но создавал ли этот «культурный обмен», на котором настаивает Агостино Паравичини Бальяни, предпосылки для взаимопонимания и гармонии[67]? Или «культура» становилась средством полемики и борьбы, увеличивала пропасть между двумя великими властями?

Современники часто отмечали особую тягу Фридриха II к знаниям. Для прогибеллински настроенного автора «Хроники Никколо де Ямсилла» это был «великодушный человек, но он сдерживал свое великодушие богатыми знаниями. Он ничего не делал из страсти, но брался за все после здравого размышления. Он, несомненно, успел бы сделать гораздо больше, если бы умел прислушиваться к движениям своего сердца, не сдерживая себя доводами философии, потому что он и сам занимался философией, и распространял ее в своем королевстве. В то счастливое время в Королевстве почти не было образованных людей. Император основал повсюду школы свободных искусств и остальных признанных наук. Богатым вознаграждением он привлек учителей со всего света: им и бедным студентам он установил жалованье от щедрот казны, дабы люди всякого состояния и достатка не лишались занятий философией в случае нужды. Император, чья великая прозорливость особенно проявлялась в естественных науках, написал книгу о природе птиц и уходе за ними, в коем труде ясно видно, насколько серьезно он занимался философией»[68].

Хронист, конечно, преувеличивает упадок знаний и образования в Южной Италии – это лишь подчеркивало просветительский характер героя его энкомия. Он имел в виду конкретную ситуацию сложных 1220-х годов, когда Фридриху II после восьмилетнего пребывания в Германии пришлось налаживать расшатавшуюся за несколько десятилетий систему управления. Однако он отметил очень важную составляющую государственной политики Фридриха II, в которой отразилось его мировоззрение: политику в области образования, прежде всего реорганизацию в 1224 году неаполитанских школ, получивших статус университета: studium generale[69]. Это один из старейших университетов Европы, носящий ныне имя своего основателя. Иногда он считается первым государственным университетом[70]. Первые годы его существования отмечены некоторыми особенностями, на которых стоит остановиться, ибо они многое проясняют в культурном климате штауфеновского двора, его связи с культурной жизнью королевства. Учредительная грамота, вышедшая из находившейся тогда в Сиракузах Великой курии 5 июня 1224 года, отражает представления императора о роли образования в жизни его подданных и в политике[71].

Реорганизация неаполитанских школ вписывается в крупномасштабные административные реформы Сицилийского королевства, начавшиеся Капуанскими ассизами 1220 года и увенчавшиеся изданием Мельфийских конституций в 1231 году. Королевские чиновники – юристы, нотарии, ответственные за делопроизводство и переписку dictatores – не должны были ни в чем уступать своим коллегам, служившим Римской курии и коммунам Северной Италии. Фридрих Барбаросса в свое время обратился к болонским юристам с тем, чтобы они теоретически обосновали притязания Империи на верховенство. Результатом этого сотрудничества стали дарованные им привилегии 1155–1158 годов, прототип университетских хартий следующего столетия[72].

Возможно, подражая примеру деда, после императорской коронации, 22 ноября 1220 года, Фридрих II издал «Конституцию в базилике Св. Петра» (Constitutio in basilica Sancti Petri), в которой подтверждался особый авторитет болонских юристов. Конституция была предназначена для последующего включения в «Корпус гражданского права»[73]. Это также было важным идеологическим жестом: всему западному миру было показано, что передача высшей светской власти отныне санкционируется не только главой католической церкви и выбором знати, но и знатоками гражданского, т. е. светского права, хранителями имперской традиции.

Уже Фридрих I пользовался конфликтами между преподавателями и коммунальными властями для того, чтобы привлечь на свою сторону ученых, с именами которых ассоциировалась сама идея светского права. Фридриху II прибегнуть к подобной практике было уже сложнее, хотя он предпринимал такие попытки.

Причины основания Неаполитанского университета нельзя понять, если не учитывать разделения Италии на враждующие партии, как раз при Фридрихе II начавшие оформляться в гвельфов и гибеллинов. Североитальянские школы и университеты, Болонский прежде всего, обладали огромным авторитетом и научным потенциалом, но постепенно они становились оплотами гвельфской системы ценностей и, в определенной мере, папской пропаганды. Использовать чиновников, получивших образование на севере, было для Фридриха II нежелательно ввиду их политической неблагонадежности. Ему нужны были профессионалы, верные формировавшимся при его дворе представлениям о власти, тому, что в науке в XX веке не слишком определенно называлось средневековой «имперской идеей». Не следует преуменьшать и желание императора создать в своем королевстве очаг культуры европейского значения сопоставимый с Парижем[74]. От Неаполитанского университета требовались прежде всего государственные чиновники.

Выбор императора пал на Неаполь, потому что это «древняя мать и дом науки, которую близость моря и плодородие почвы делают подходящей для такого начинания… Пусть студенты радостно воодушевятся на обучение тем профессиям, которые пожелают преподавать профессора. Мы предоставляем местность, обильную богатствами, где дома достаточно просторны и нравы добры; сюда легко подвозится сушей и морем все необходимое для жизни. Мы сами позаботимся о всех надобностях, предложим все условия, найдем преподавателей, обещаем блага и одарим тех, кого посчитаем достойными»[75].

Университет создавался для подданных Сицилийского королевства. Мысль о том, что отныне жаждущим знаний не нужно будет «устремляться к чужим народам и бродяжничать в других землях», проходит лейтмотивом через все грамоты. Энциклика Фридриха II свидетельствует об опасностях и трудностях, которые обычно поджидали молодых людей на пути к знанию: «Оставляя студентов в поле зрения их родителей, мы избавляем их от тяжких трудов, долгих путешествий и скитаний»[76].

Образование в университетах стоило дорого, поэтому обещание власти хотя бы частично взять на себя расходы по содержанию обучающихся должно было звучать привлекательно. Плата за найм жилья фиксировалась в размере двух унций золота в год. Имея возможность предоставить поручителей и залог, учащийся мог взять ссуду у «специально назначенных лиц» на весь срок обучения. В гражданских делах студенты могли обратиться к суду своих профессоров. Юридическая автономия вроде бы сближала Неаполитанский университет с другими престижными школами того времени. Но в императорском дипломе есть одно важное замечание, за которым стоит и коренное отличие: он был задуман как единственная высшая школа королевства и вообще единственная школа, в которой могли обучаться подданные Фридриха II. «Мы желаем и повелеваем всем вам, управляющим провинциями и председательствующим в администрациях, чтобы вы повсюду объявили, что ни один студент под страхом заключения и конфискации имущества не смеет покидать королевство для обучения или внутри королевства обучаться и преподавать в каком-либо другом месте. Объявите родителям тех, кто находится на обучении вне королевства, что они под страхом выше указанного наказания должны вернуться до приближающегося праздника св. Михаила (29 сентября. – О. В.)»[77].