Все говорит о том, что ни о какой спокойной, свободной работе в университете, о которой заманчиво и торжественно говорили императорские дипломы, речи быть не могло. Вряд ли постоянным было число факультетов или хотя бы предметов. Само слово «факультет» (facultas) приобрело значение административной единицы, ответственной за преподавание определенной дисциплины, несколько позднее, в середине XIII века[93]. Некоторые сведения о деятельности отдельных преподавателей все же помогают составить представление об интеллектуальной атмосфере, царившей тогда в Неаполе[94].
Одним из создателей университета был уже упоминавшийся Роффредо из Беневенто. Он учился в Болонье у Аццо и Уголино. Свою карьеру он начал в качестве практикующего юриста в коммуне, потом преподавал гражданское право в Болонье и Ареццо. Его университетские курсы, «Субботние дискуссии» (Questiones sabbatinae) и «Судебный порядок» (De ordine judiciario), пестрят изящными литературными оборотами, стихами, которые несомненно привлекали к нему студентов. Такое литературное мастерство в сочетании с профессионализмом юриста должно было импонировать и вкусу к высокой риторике и литературным упражнениям латинистов Великой курии. Роффредо был верен императору в 1220-х годах, но начиная с 1230 года мы находим его на службе Римской курии, где он, возможно, продолжил преподавание[95]. Отъезд Роффредо был большой потерей: Петр Винейский, к тому времени очень влиятельный нотарий и талантливый стилист, с грустью умолял друга вернуться ко двору[96]. Скорее всего, престарелому юристу возраст и авторитет гарантировали покой и волю в его родном Беневенто, где он с 1222 года числился городским судьей и выращивал виноград.
Наряду с правом большое значение в жизни королевства имела ars dictaminis. Это понятие можно передать как «искусство диктовки», т. е. искусство написания латинских писем (поскольку письма сначала диктовались, а потом записывались). В культуре Южной Италии, не только светской и придворной, такая эпистолография равнялась, по сути дела, изящной словесности. Официальные послания Великой курии, расходившиеся по всей Европе, славились отточенностью формы. Ей стремились подражать. Многие из этих дипломов вошли в 1260-х годах в «Письмовник Петра Винейского», ставший своего рода образцовым учебником ars dictaminis на протяжении всего позднего Средневековья, о чем свидетельствуют более сотни рукописей и раннепечатные издания. В него вошли как официальные, так и частные письма придворных. Особым изяществом отличался стиль самого Петра Винейского и представителей семейства де Рокка[97]. Этот расцвет латинской эпистолографии при дворе Фридриха II произошел в эпоху, когда в других странах искусство частного письма переживало не лучший период своей истории, изрядно растратив творческий заряд, данный возрождением XII века[98].
Несомненно, культ красивой, утонченной латыни и риторической изобретательности при дворе Фридриха II был проявлением идеологии политического возрождения Империи, renovatio. В этом он типологически родственен культурному возрождению при дворе Каролингов. Для воплощения в жизнь этих вкусов нужны были профессионалы соответствующего уровня. Как и в других дисциплинах, в преподавании латыни лидировали школы Северной Италии. Однако юг составил им серьезную конкуренцию. Особая роль здесь принадлежала области Кампания, в особенности ее северным землям, граничившим с Папской областью: Терра ди Лаворо (буквально «Трудовая земля»). Здесь, в Монтекассино, главном аббатстве бенедиктинского ордена, Альберик Монтекассинский во второй половине XI века написал первый «Краткий учебник по искусству письма»[99]. Капуя, Салерно и Неаполь подхватили эстафету. В первой половине XIII века один из капуанских риторов-письмоводителей по имени Фома (Томмазо) сделал блестящую карьеру в Римской курии, прослужив кардиналом больше 30 лет, при трех папах, от Гонория III до Иннокентия IV. Он писал письма от лица понтификов, их потом собрали в «сумму», а искусство свое изложил в учебнике, очередном ars dictaminis, которым пользовались потом поколения европейских придворных стилистов.
Язык высокой риторики стал языком власти, причем не только имперской, не только папской, не только королевской. На этой специфической, витиеватой латыни писались и «Мельфийские конституции», и антипапские памфлеты, и дружеские послания придворных нотариев. Но важно и то, что риторы кампанской выучки обычно поддерживали друг друга, в том числе поверх политических границ. Эти контакты обеспечивали живучесть словесности и тем общекультурным ценностям, которые эта словесность выражала[100].
В Неаполе мы встречаем магистра Гвалтьеро из А́сколи. Его деятельность пока плохо изучена. В 1220-е годы он преподавал в Болонье, там он начал писать этимологический трактат, «Сумму этимологий», Liber derivationum. Где-то после 1229 года он закончил его в Неаполе[101]. Это произведение следует рассматривать в традиции «Этимологий» Исидора Севильского (VII в.), но особенно заметна связь с более современным ему памятником, имевшим большое значение в преподавании грамматики в XIII веке: «Большими этимологиями» (Magnae derivationes) Угуччо Пизанского, использовавшимся в университетских кругах Северной Италии в начале столетия[102].
Наследник латинской культуры XII века, свод Гвалтьеро стал связующим звеном между культурами Севера и Юга Италии. Как и другие средневековые этимологии, это произведение имеет не много общего с привычными для нас этимологическими словарями: слишком отличным было само отношение к природе слова. «Сумма» состоит из 820 лемм. Мы найдем большое количество глаголов, несколько греческих слов, начинающихся с приставки dia, отдельные еврейские слова. Все они, впрочем, не свидетельствуют о каких-либо серьезных познаниях в греческом или еврейском языках. Слова сгруппированы в своего рода смысловые «созвездия», с ключевой ролью глаголов, постулируемой уже во введении[103]. Они не воспринимались по отдельности, атомарно, как сегодня. Этимологии слов, выглядящие совершенно фантастическими с точки зрения сегодняшней лингвистики, отражают глубинные принципы средневековой логики, заметные уже у Исидора, принципы, соединяющие слово и вещь. Между формой и значением слова должна была существовать неразрывная связь. Именно поэтому средневековый ученый видел общий корень, скажем, в словах clericus (клирик) и legere (читать), ведь именно клирик умеет читать[104].
В «Письмовнике Петра Винейского» до нас дошло письмо Николая де Рокка, в котором он просит у своего покровителя Петра Винейского разрешения прочитать в Неаполе курс лекций по ars dictaminis. Для этого необходимо было согласие университетских профессоров, и мы не знаем, смог ли один из лучших стилистов Великой курии поделиться своим искусством со студентами[105]. Вполне возможно, что грамматику и риторику в Неаполе преподавал Терризио из Атины. Его перу принадлежит серия небольших сатирических сочинений. В форме прозаических посланий около 1240 года он описал не всегда приглядные (но типичные и веселые) стороны студенческой жизни: по случаю карнавала просит себе подарков; блудницы пишут профессуре на предмет разделения их общих прав на студентов, на что профессура отвечает отповедью[106]. Одно стихотворение, обращенное к государю, он посвятил описанию жизни двора, особый акцент делая на несправедливости судей[107].
