Когда в конце улицы Шарлотта увидела вокзал, она физически ощутила, как ее вчерашняя жизнь обваливается в невозвратное прошлое. Уцелела только стена фасада – через пустые глазницы окон глядело бледное утреннее небо… Наконец сквозь грохот бомб прорвалась новость, повторенная сотнями уст. Последний поезд на восток только что ушел, с абсурдной точностью следуя обычному расписанию. Толпа, наткнувшаяся на развалины вокзала, застыла, потом, разметанная гудением самолета, рассыпалась по соседним улицам и под деревья сквера.

Растерянная Шарлотта огляделась вокруг. Под ногами у нее валялся щит с надписью: «Не переходить железнодорожные пути! Опасно!» Но железная дорога, взорванная бомбой, теперь представляла собой просто шальные рельсы, крутой дугой выгнувшиеся у бетонной опоры виадука. Они торчком устремлялись в небо, а шпалы напоминали фантасмагорическую лестницу, которая ведет прямо в облака.

– Вон там сейчас отойдет товарный поезд, – услышала вдруг Шарлотта спокойный и какой-то даже скучный голос сына.

Она увидела вдали состав из больших коричневых вагонов, вокруг которого мельтешили человеческие фигурки. Шарлотта стиснула ручку чемодана, дети подхватили свои сумки.

Когда они оказались у последнего вагона, поезд тронулся – в ответ на его движение послышался вздох пугливой радости. Между створками раздвижной стенки вагона стала видна плотно сбившаяся масса людей. Чувствуя безнадежную замедленность своих движений, Шарлотта подтолкнула детей к неторопливо удалявшемуся отверстию. Мальчик взобрался в вагон, подхватив чемодан. Сестренке пришлось уже ускорить шаги, чтобы ухватиться за руку, которую ей протягивал брат. Шарлотта, стиснув дочь за талию, приподняла ее и сумела поставить на борт переполненного вагона. Теперь ей пришлось бежать, чтобы сделать попытку уцепиться за большую железную щеколду. Продолжалось это всего секунду, но она успела увидеть застывшие лица беженцев, слезы дочери и с какой-то сверхъестественной отчетливостью потрескавшуюся деревянную стенку вагона…

Она споткнулась, ноги у нее подкосились. Дальнейшее произошло так быстро, что ей показалось, будто ее колени не успели коснуться белого гравия насыпи. Две руки крепко сжали ей ребра, небо внезапно описало зигзаг, и ее втолкнули в вагон. В яркой вспышке света она увидела фуражку железнодорожника, силуэт человека, на какую-то долю секунды обозначившийся контражуром между раздвижными панелями…

Около полудня состав прошел через Минск. В густом дыму инопланетным светилом рдело солнце. В воздухе порхали странные погребальные бабочки – хлопья сажи. Никто не мог понять, как за несколько часов войны город мог превратиться в анфилады почерневших каркасов.

Поезд продвигался медленно, словно ощупью, в этих обугленных сумерках, под солнцем, которое больше не слепило глаза. Люди уже привыкли к этому неуверенному продвижению, к небу, наполненному воем самолетов. И даже к пронзительному свисту над вагонами и брызжущим потом по крыше пулям.

Выехав из обугленного города, они наткнулись на развороченный бомбами поезд. Некоторые вагоны были сброшены на насыпь, другие, опрокинувшиеся или вколоченные друг в друга страшным столкновением, загромождали пути. Несколько санитарок, парализованные бессилием перед множеством распростертых тел, шли вдоль состава. В его черных недрах виделись очертания каких-то людей, иногда из разбитого окна свисала чья-то рука. Вокруг был разбросан багаж. Больше всего удивляло, как много кукол валяется на шпалах и в траве… На одном из вагонов, оставшихся на рельсах, уцелела эмалированная табличка, где можно было прочесть направление. Растерянная Шарлотта обнаружила, что это тот самый поезд, на который они опоздали утром. Да, тот самый последний поезд на восток, который шел по довоенному расписанию.

К ночи поезд прибавил скорость. Шарлотта почувствовала, что примостившаяся к ее плечу дочь дрожит. Она встала с большого чемодана, на котором они сидели. Надо было приготовиться к ночи, вынуть теплые вещи и две пачки печенья. Шарлотта приоткрыла крышку, сунула руку в глубь чемодана и застыла, не сдержав короткого вскрика, от которого проснулись соседи.

Чемодан был набит старыми газетами! В утренней суматохе она прихватила с собой сибирский чемодан…

Все еще не веря своим глазам, Шарлотта извлекла пожелтевший листок, на котором в сером свете сумерек прочитала: «Депутаты и сенаторы, невзирая на различие мнений, горячо отозвались на обращение гг. Лубе и Бриссона… Представители крупнейших государственных институтов собрались в гостиной Мюрата…»

Как во сне, Шарлотта закрыла чемодан, села и оглянулась вокруг, слегка покачивая головой, словно не хотела мириться с очевидностью.

– У меня в сумке старая куртка. И еще я перед уходом прихватил хлеба из кухни…

Она узнала голос сына. Очевидно, он понял, в каком она смятении…

Ночью Шарлотта забылась коротким сном, сотканным из былых звуков и красок… Ее разбудил кто-то пробиравшийся к выходу. Поезд остановился посреди поля… Ночной воздух был здесь не таким непроглядно черным, как в городе, из которого они бежали. Простиравшаяся за бледным прямоугольником двери равнина хранила пепельный оттенок северных ночей. Когда глаза Шарлотты привыкли к темноте, она различила рядом с путями, в тени купы деревьев, уснувшую избу. А перед избой на лугу, тянувшемся вдоль насыпи, – лошадь. Тишина стояла такая, что слышно было, как тихо шелестят вырванные стебли и по сырой траве мягко ступают копыта. С горькой отрадой, удивившей ее самое, Шарлотта ощутила, как в ее мозгу рождается, облекаясь в слова, внятная мысль: «Позади этот ад сожженных городов, и всего через несколько часов – лошадь, жующая в ночной прохладе росистую траву. Эта страна слишком велика, чтобы они смогли ее покорить… Их бомбам не одолеть безмолвия этой бескрайней равнины».

Никогда еще Шарлотта не чувствовала такой близости к этой земле…

В первые месяцы войны ее преследовал во сне непрерывный поток изувеченных тел, за которыми она ухаживала по четырнадцать часов в сутки. Раненых в этот город, расположенный в сотне километров от фронта, доставляли целыми составами. Часто Шарлотта сопровождала врача, который встречал на вокзале поезда, набитые истерзанной человеческой плотью. И тогда, бывало, замечала на параллельном пути другой поезд с солдатами-новобранцами, которые отправлялись в противоположном направлении – на фронт.

Хоровод искалеченных тел не прерывался, когда Шарлотта спала. Они все время являлись ей в сновидениях, собирались на подступах к ее ночам, поджидали ее: молодой пехотинец с оторванной челюстью и языком, свисавшим на грязные бинты, или другой – без глаз, без лица… Но в особенности те, которых становилось все больше – потерявшие руки и ноги, страшные обрубки без конечностей, со взглядом, ослепшим от боли и отчаяния.

В особенности их глаза прорывали хрупкую пелену ее сна. Они образовывали созвездия, мерцавшие во тьме, преследовавшие ее повсюду, безмолвно обращавшиеся к ней.

Как-то ночью (по городу непрерывными колоннами двигались танки) сон ее оказался особенно хрупким – череда кратких минут забытья и пробуждений под металлический лязг гусениц. На бледном фоне одного из этих сновидений Шарлотта и стала вдруг узнавать созвездия этих глаз. Да, она уже видела их однажды, в другом городе. В другой жизни. Она проснулась, удивленная, что не слышит больше ни звука. Танки покинули город. Тишина оглушала. И в этой-то плотной и безмолвной тьме Шарлотта увидела перед собой глаза раненых первой мировой войны. К ней вдруг придвинулось время госпиталя в Нёйи. «Это было вчера», – подумала Шарлотта.

Она встала и подошла к окну, чтобы закрыть форточку. Белая вьюга (первый снег первой военной зимы) размашисто заметала пока еще черную землю. Небо, взвихренное снежными волнами, втягивало ее взгляд движением своих глубин. Шарлотта подумала о жизни людей. Об их смерти. О том, что где-то под этим взбаламученным небом есть существа без рук и без ног, которые смотрят в темноту.