Однако я до сих нор не сказал о самой примечательной особенности Байкала.

Сто лет назад польский революционер и ученый Бенедикт Дыбовский, сосланный на Байкал, сделал сенсационное открытие. Долго считалось, что в суровых условиях жизнь этого сибирского моря угнетена, что она бедна, однообразна и неинтересна у поверхности и совсем отсутствует в хладном мраке его глубин. Но вот Дыбовский отослал петербургским ученым первые образцы байкальской флоры и фауны, неизвестные науке, положив начало изучению этого неведомого, поражающего воображение мира. Все познается в сравнении, и несведущему может показаться, что в тропической зоне жизнь должна принимать куда более богатые, пышные и разнообразные формы, чем в нашей Сибири. Но возьмем, например, Танганьику — экваториальное пресное озеро, возраст, глубины и даже конфигурация которого напоминают Байкал. В Танганьике живет всего четыреста органических форм, а в Байкале — тысяча семьсот, причем тысяча восемьдесят три из них — эндемики: то есть нигде на земле, кроме Байкала, не встречаются.

Животные и растения Байкала не смешиваются с живым миром остальной Сибири. Море чудесным образом пронизано жизнью до самого дна, двести тысяч веков так и не смогли создать окончательных форм и приспособлений — в Байкале и сейчас идет активное видообразование. Более девяноста процентов байкальской живности состоит из водорослей, червей, ракообразных, то есть простейших организмов.

Биология находится еще в начальной стадии своего развития. Она непременно станет главной наукой на земле. На каких путях ждут ее самые важные открытия? Мы этого не знаем. Возможно, изучение какого-нибудь неприметного жучка или растеньица приведет к очень большому открытию, углубит наше понимание мира.

И разве не назревает вопрос о строжайшей охране генетических фондов Земли? Ведь человечество уже очень много и безвозвратно потеряло. Еще сравнительно недавно на территории нашей страны жил тур, двести лет назад на Беринговых островах была забита промышленниками последняя стеллерова корова. Никогда уже не вернутся на Землю дронт, бескрылая гагарка, американский странствующий голубь, зебра-квагга, тарпан, сотни других видов животных, полностью уничтоженных человеком. И если даже иметь в виду непосредственную практическую пользу, то по поводу одной потери уже сейчас нам можно потужить. Как считают специалисты, морская корова, это доверчивое и кроткое восьмиметровое животное с нежным мясом, могла бы стать хорошим пищевым подспорьем для населения Крайнего Севера, где трудно и дорого получать свинину и говядину.

Когда говорят о животном мире Байкала, вспоминают обязательно нерпу. И это действительно любопытно. В самом сердце Евразии, за тысячи километров от океанов, живут себе и не тужат большие тюленьи стада, и тут издавна ведется промышленная добыча этого осторожного зверя. Около тысячи нерп убивают за зиму байкальские охотники.

Говорят еще о живородящей голомянке — истинном чуде природы. В этой маленькой и прозрачной бескостной рыбке столько жира, что она тает на солнце. В старину голомянковый жир вытапливали и жгли в лампах вместо керосина, переправляли его в Китай, где из него делали разнообразные лекарства.

И уж непременно упомянут про байкальского омуля — знаменитую деликатесную рыбу. Байкал богат рыбой. Кроме омуля и голомянки, тут живут осетр, сиг, хариус, ленок, сорога, щука, целых тридцать три эндемичных формы бычка. Видно, недаром в звучании слова «Байкал», угадывается тюркское «байкёль» и монгольское «байкуль», что означает «богатое озеро». В наше время в Байкале добывается за год почти сто тысяч центнеров рыбы — половинная доля рыбной добычи всей Восточной Сибири. Но раньше Байкал давал еще больше добра. Почти совсем исчез осетр, его уже запрещено ловить, а еще недавно добывали тысячи центнеров восхитительной сибирской осетрины. А когда переправлялся через Байкал протопоп Аввакум, оставивший потомству свои изумительные путевые очерки, русские поселенцы преподнесли ему сорок осетров свежего улова; должно быть, они тогда и себя не обидели…

В рыбном хозяйстве Байкала немало сложных и мучительных проблем, однако не о них сейчас речь. Вернемся к морским червячкам и козявкам, от которых прок все же, как выясняется, есть. Причем немалый.

Все, что стелется и ползает по байкальскому дну, покоится меж подводных камней, пульсирует и реет в верхних слоях моря, — «поедь», рыбий харч. Биомасса Байкала, то есть вес организмов на одном квадратном метре дна, намного больше, чем в других озерах мира, и равна в среднем на стометровых глубинах 15,5 грамма. В бухте Песчаной, где я провел несколько незабываемых дней, биологическая продуктивность дна куда выше — 40 граммов, а в Баргузинском заливе даже 52 грамма. Чтобы легче было представить себе всю мощь жизни, цветущей на байкальских грунтах, укажу, что донная биомасса Танганьики равна нулю, а озера Севан, которое славится своей форелью, — всего 1,7 грамма.

Интересно, что мизерное, почти неуловимое изменение химического состава воды вызывает немедленную смерть байкальской живности. На первых километрах своего пути ангарская вода почти не отличается от озерной, но даже это невероятно малое отличие убивает донных жителей и рыб, вынесенных из озера струями Ангары.

Как же осторожно мы должны вмешиваться в жизнь Байкала, если хотим сохранить его для науки и народного хозяйства!

И неужели целлюлозные заводы действительно отравят море?

Спор строителя и проектировщика.

Отходы целлюлозного производства.

Лживая экспертиза.

Где профессиональная честь инженера?

Памятник Байкалу.

Снова я в Сибгипробуме. В этом красивом пятиэтажном здании на ангарской набережной полно специалистов — изыскателей, проектировщиков, конструкторов, чертежников. Здесь рождаются проекты Байкальского и Селенгинского заводов.

К Григорию Эммануиловичу Симкину, главному инженеру проекта Селенгинского целлюлозно-картонного комбината, приехал с Селенги главный инженер строительства Иван Григорьевич Киреев. Слушаю, о чем они спорят, и веду точную запись их разговора.

Киреев. Работы остановлены: нет проекта промстоков. Когда он будет?

Симкин. А вы забивайте деньги! Вам дали на год восемь миллионов? Дали! Вкладывайте деньги, а проект будет.

Киреев. Я выкину деньги, а проект изменится — тогда что? Кроме того, рыбники запретили мне строить трассу промышленных отходов без согласования с ними.

Симкин. Согласуйте.

Киреев. Неутвержденный проект?

Симкин. Вы хотите сказать, что закроете стройку?

Киреев. Я бы с удовольствием закрыл.

Когда взволнованный Киреев ушел, Григорий Эммануилович вернулся ко мне:

— Откровенно говоря, я бы тоже не строил на Селенге. Вода подступает — цехи на сваи ставлю, для прокладки траншей опыт воркутинцев использую, и все это влетит ой-ё-ё в какую копеечку. А ведь еще тряхануть может! Но самый мучительный вопрос — отходы, о чем мы сейчас говорили с Иваном Георгиевичем. Куда их девать? Ведь омуль в Байкале! Я уже поседел от всего этого…

Симкин рассказал мне, какая это страшная вещь — отходы целлюлозного производства. Мировая наука и техника до сих пор не могут найти надежных способов очистки отравленных вод. После выхода из дорогих и сложных очистных сооружений, что проектируются для Байкальского и Селенгннского предприятий, отходы все же будут по цвету напоминать густой кофе и резко, неприятно пахнуть. Осветлять сточные воды можно с помощью специальных реагентов, которые наша промышленность, к сожалению, не выпускает в нужных количествах. Но даже если эти реагенты вдруг окажутся в распоряжении байкальских целлюлозников, то и тогда отравляющая сила отходов будет в десять раз превышать допустимую норму! Между прочим, все экспертные комиссии признали, что «допустимая норма», принятая проектировщиками, для Байкала не подходит…