В гараже его встретил Земцов.

— Опаздываешь, Киоси! — заметил он, показывая часы. — Непорядки!

— Выполнял приказ начальника, товарищ сержант, — весело отозвался он. — Вот распоряжение.

— Это другое дело! — разгладил Земцов на своей большой ладони бумажку. — По всей форме… А вас поздравить можно!

— Восемнадцать рейсов!

— Не с этим, Киоси. Земляки твои приехали, вагон писем привезли.

— Земляк… — непонимающе повторил шофер. — Кто это?

— Ну из Японии трое пожаловали. Наше начальство пригласило их, чтобы посмотреть, как вы живете. Один из них коммунист… Тебе тоже письмо есть, у товарища Канадзавы… вон он идет!

Киоси вдруг почувствовал прихлынувшую волну тревоги и радости. Письмо могло быть только от матери, Дольше писать некому. Домой он сообщил о себе еще в октябре, но в душе сомневался, что письмо дойдет, и уж совсем не верилось, что придет ответ.

Мать писала ему в потусторонний мир, что государь сообщил ей о его смерти и прислал поминальную чашечку. Она недоумевала, почему Киоси присылает свои письма по почте, а не через храм Ясукуни, в котором она часто бывает и разговаривает с ним.

Это письмо омрачило Киоси.

— Тоже похоронили? — спросил Канадзава, заметив его угнетенность.

— Да! — тяжело вздохнул Киоси. — Император поспешил похоронить нас, потому что мы сдались по его воле в плен русским… Идем послушаем, что рассказывают наши… это — земляк.

Они подошли к бараку, военнопленные сгрудились возле стоявшего у стола рослого довольно пожилого японца.

— Японский народ добился многого, — расслышал Киоси его тихий голос. — В Новый год император публично опроверг легенду о своем божественном происхождении. Он заявил, что узы между ним и народом не обуславливаются ложной концепцией, что император божественен и призван править миром. Его помощники во главе с Тодзио предстанут перед международным судом как военные преступники. Сейчас из тюрем освобождены политические деятели, в стране объявлена свобода слова, печати, собраний, разрешена организация политических партий и профсоюзов. Японские женщины стали равноправными с мужчинами.

Киоси слушал жадно. Ему не верилось, что этот мужчина рассказывает о Японии, о его родине, которую еще несколько месяцев тому назад он видел угнетенной, бесправной.

— Но впереди еще большая борьба! — продолжал оратор. — Борьба за полные демократические права и независимость нашей родины. Но либеральные и консервативные партии ратуют за Сделку с американцами…

В это время говорившего прервал рядом сидевший полный в больших роговых очках мужчина. Он выкрикнул свои слова громко и сердито.

— Чего он кричит? — спросил Киоси подошедший к ним Земцов.

— Это — либерал, — торопливо шепнул Киоси. — Он говорит, что народ поддерживает их политику и выдвинул председателя либеральной партии Хатояма кандидатом на пост премьер-министра… Он говорит, что нужно запретить забастовки, коллективные договора с правительством, трудовые…

Вдруг Киоси, расталкивая товарищей, пробрался к столу. Его появление оказалось настолько неожиданным, что спорившие умолкли и выжидательно смотрели на него.

— Нам известно, к чему приводит политика запрещения забастовок, трудовых конфликтов, народного фронта! — громко и взволнованно выкрикнул он либералу. — Мы читаем газеты, даже японские, и знаем, чего добиваются консерваторы, либералы, социалисты. Мы знаем, что новую конституцию нам пишет Макартур, сохраняя за императором его власть. Но такая американская конституция нам не нужна! Мы ее до сих пор чувствуем на своих плечах!

— Нас уже похоронили в Японии!

— Император поспешил прислать извещения и поминальные чашечки! — раздались выкрики военнопленных.

— Не только нам! — крикнул Киоси. — Божественный микадо преподнес поминальную чашечку всей нации… Мы просим вас, — обратился Киоси к приезжим, — расскажите на родине, что мы добросовестно заглаживаем в плену позор, к которому привели страну император и его ставленники. Что мы имеем права больше, чем другие, задать вопрос: куда ты теперь пойдешь, Япония? По каким дорогам? По дороге мира или войны?

9

3 мая 1946 года последние части советских войск возвращались из Маньчжурии на Родину. Сорок шестая Краснознаменная Харбинская дивизия переходила границу в районе Сабурово в пешем строю, при развернутых знаменах. Склоны сопок на ее пути были усеяны народом, пестрели тысячами советских и китайских флажков, благоухали цветами.

— Сегодня большой праздник у вас, Лю-бим, — задумчиво проговорил Ван, не отрывая взгляда от дороги, по которой двигались войска.

Они стояли на вершине Тигрового хребта, держа коней в поводу. Ван был в новенькой форме китайского пограничника. Любимов в парадном мундире с Золотой Звездой героя на груди. Он был бледен, худоват, но на щеках алел свежий румянец, а в глазах сиял прежний задор.

— Да, Ван! У нашего, народа большой праздник, — медленно отдавался Любимов. — Когда войска возвращаются домой не как завоеватели или покорители, а как победители — это большой праздник!

— Это праздник и нашего народа. Посмотри! — указал Ван на пограничную долину, где встречающие смешались с провожающими. — Ты видел когда такую границу? Раньше это была полоса смерти, теперь — граница двух великанов!

— Да, Ван! Теперь это граница дружбы двух великанов.

— А я многого не пойму, Лю-бим! — вдруг с юношеской пылкостью воскликнул Ван. — Ваше правительство заключило с Чан Кай-ши договор о дружбе, а его войска изрубили наш полк в Шаньхойгуань. Ваши союзники, американцы, захватили Мукден, Чанчунь. Хуже того, Лю-бим! Против нас с американцами и гоминдановцами воюют японские части. Разве Япония стала уже их союзницей?

— Успокойся, Ван! Давай сядем, — предложил Любимов.

— Ты не совсем здоров? Зачем приехал на границу? — обеспокоился Ван.

— Я здоров, но отвык от седла за это время и устаю… Наше правительство, Ван, заключило договор дружбы не с Чан Кай-ши, а с Китаем, с вашим народом. Мы не хотим вмешиваться в ваши внутренние дела. Потому наше правительство и решило вывести свои войска…

— Почему американцы не уходят? — запальчиво выкрикнул Ван. — Почему они прислали генерала Маршалла, чтобы он мирил нас с Чан Кай-ши, а сами передали гоминдановцам восемьсот самолетов, двести боевых кораблей, полтора миллиона снарядов? С кем он должен воевать? Нам не нужно их вмешательство! Пусть уходят! Мы хотим жить без американцев, по-китайски, так же, как вы живете по-русски, свободно без американцев! Пусть они живут по-американски, не лезут к нам.

— Правильно, Ван. Вот потому-то мы и не вмешиваемся в чужие дела. Мы хотим, чтобы зарю новой жизни над своей страной зажег сам китайский народ! Они хотят, чтобы Чан Кай-ши разжигал над Китаем зарево войны! И не только над Китаем: над Японией, Кореей…

— Заря и зарево! — прошептал Ван. — Но победит, Лю-бим, заря, которую зажег Ленин.

Благовещенск

1953–1959 гг.

notes

Примечания

1

ГКО — Государственный Комитет Обороны.

2

Седзи — раздвижная стенка в японском доме.

3

Антэ бэллюм — положение, которое существовало до войны.

4

Сайсин — осторожность, Аку — занавес, Эйхэй — охрана.

5

Рокада — дорога, путь сообщения вдоль фронта.

6

Кан — 3,75 килограмма.

7

Тебу — около 1 гектара.

8