Ребус подошел к району жилой застройки, состоявшему из четырех многоэтажек. Он искал какой-нибудь опознавательный знак, как вдруг что-то шмякнулось позади него на тротуар. Он опустил глаза. Это был сэндвич, по виду сэндвич с салями. Он поднял голову, окидывая взглядом этажи дома, и как раз вовремя, потому что сверху прямо на него летел какой-то огромный черный предмет.

– Господи! – Он едва успел вскочить в вестибюль, как на тротуар с грохотом обрушился телевизор, разметав осколки стекла, пластмассы и металла. Мальчишки на площадке заревели от восторга. Ребус осторожно высунулся из подъезда и поднял голову: никого. Он тихонько присвистнул. Он был поражен и немного испуган. Несмотря на оглушительный грохот, никто не проявил ни тени любопытства.

Интересно, какая телепередача могла так разозлить кого-то, что он выкинул из окна свой телик?

– Каждый из нас в душе критик, – пробурчал Ребус себе под нос. И добавил: – ПТНФ.

Он услышал, как открылись двери лифта. На площадку вышла молодая женщина: грязные волосы, выкрашенные в соломенный цвет, золотая сережка-«гвоздик» в носу и еще по три – в каждом ухе, на горле татуировка в виде паутины. Она толкала впереди себя детскую складную коляску. Выйди она на минуту раньше, и на ее голову свалился бы телевизор.

– Простите… – начал Ребус, силясь перекричать вопли пассажира коляски.

– Что?

– Это Педро-Тауэр?

– Это там. – Она показала острым ногтем на один из трех соседних домов.

– Спасибо.

Она бросила взгляд туда, где приземлился телевизор.

– Дети хулиганят, – сказала она, – вламываются в квартиру, бросают из окна сэндвич. Прибегает собака, чтобы его сожрать, – и что? Они швыряют в нее чертов телик. Только грязь разводят… – Похоже, эта история ее позабавила, и только.

– Хорошо, что я не люблю салями, – заметил Ребус. Но она уже катила по улице, ловко маневрируя между кучами свежего мусора.

– Если ты сию же минуту не заткнешься, я тебя придушу, клянусь богом! – орала она на своего отпрыска.

Ребус направился на негнущихся ногах к Педро-Тауэр.

Зачем он здесь?

Сначала он думал, что в этом есть какой-то смысл. Но теперь, когда он стоял в вонючем вестибюле Педро-Тауэр, он начал понимать, что он зря сюда приехал. Рона сказала, что Сэмми гуляет где-то с Кенни. Вряд ли они решили провести вечер здесь, разве не так?

Даже если предположить, что Кенни дома, как он отыщет квартиру? Никто из соседей ни слова не скажет сыщику. Его вопросы останутся без ответов; двери, в которые он постучит, захлопнутся перед его носом. Ситуацию, в которой он оказался, очкарики-интеллектуалы называют тупиковой. Конечно, он может подождать. Рано или поздно Кенни вернется домой. Но где его ждать? Здесь? Нет, это будет слишком бросаться в глаза, да и к тому же антураж слишком непривлекательный. Снаружи? Нет, там слишком холодно, слишком открыто, слишком много соглядатаев, глядящих на него из окон своих башен.

И что тогда? Вероятно, это и есть тупик. Он вышел из дома, глядя вверх, на освещенные окна, и уже собирался уходить, как вдруг ночное небо прорезал чей-то оглушительный вопль, донесшийся с другого конца Педро-Тауэр. Он сразу же устремился туда, откуда раздался вопль, застав самый конец потасовки. Женщина, а точнее, девушка, не старше семнадцати-восемнадцати лет, наотмашь лупила правой рукой какого-то мужчину в джинсовом костюме; потом повернулась и решительно зашагала прочь, в то время как он, ощупывая поврежденное лицо, выкрикивал ей вслед непристойности.

Но на самом деле вовсе не эта парочка привлекла его внимание. Он смотрел мимо них, в сторону приземистого, слабо освещенного здания, окруженного кучами мусора и бурьяном. На выцветшей деревянной вывеске, подсвеченной единственной лампочкой, было написано: «Боевой петух». Пивная? В этой дыре? Там не место полицейскому, а тем более шотландцу. Но что, если… Нет, не может быть! Сэмми и Кенни не могут быть там, это невозможно. Его дочь заслуживает лучшего. Самого лучшего.

Но ведь она уверена, что Кенни Уоткис – лучше всех на свете. Может, так оно и есть. Ребус остановился как вкопанный. Какого черта он здесь делает? Хорошо, он не в восторге от Кенни. Когда Кенни заорал в зале суда, он решил, что тот знаком с Томми Уоткисом. А теперь выходит, что эти двое – вроде как родственники, и это объясняет его поведение в суде, не так ли?

В книжках по психологии сказано, что полицейские склонны все видеть в черном цвете. И это правда. Он не мог смириться с тем, что Кенни Уоткис ухаживает за его дочерью. Да будь он хоть самим наследным принцем, Ребус все равно переживал бы.

Сэмми – его дочь. Он практически не виделся с ней с тех пор, как ей минуло тринадцать. Для него она по-прежнему оставалась ребенком, которого он нежил, ласкал и баловал. Но теперь она стала девушкой – амбициозной, напористой, симпатичной, с развитым телом. Она выросла, и от этого никуда не денешься. Это пугало его. Пугало потому, что речь шла о Сэмми, его Сэмми. Пугало потому, что все эти годы его не было рядом – чтобы предостеречь ее, научить бороться, подсказать, что делать.

Пугало потому, что он чувствовал, что стареет.

Да, вот в чем все дело: он стареет. У него шестнадцатилетняя дочь; достаточно взрослая для того, чтобы оставить школу, найти работу, заниматься сексом, выйти замуж. Недостаточно взрослая для того, чтобы ходить в пабы. Правда, это ее не остановит. Недостаточно взрослая для таких восемнадцатилетних тертых калачей, как Кенни Уоткис. Но все равно взрослая; повзрослевшая без отца.

А теперь он стареет.

И он это чувствует.

Он глубоко засунул левую руку в карман пиджака и, крепко сжав правой пакет с книгами, повернулся и зашагал прочь от паба. Рядом с тем местом, где он вышел из такси, была автобусная остановка. Он сядет на автобус и уедет отсюда. И вдруг он заметил, как по узенькой дорожке к нему приближаются ребята на скейтбордах. Один из них особенно выделялся своим мастерством, скользя по дорожке без всяких усилий. Приблизившись к Ребусу, он неожиданно подбросил свою доску в воздух. Аккуратно схватив ее за конец, он взмахнул ею так, что она выгнулась назад. Ребус слишком поздно осознал, в чем была суть этого маневра. Он попытался увернуться, но тяжелая деревянная доска с глухим треском ударила его по голове.

Ребус зашатался и рухнул на колени. Ив ту же секунду они накинулись на него, семь или восемь человек, обшаривая его карманы.

– Ты мне доску расколол, ублюдок! Во, погляди, трещина какая! Твою мать!

С этими словами нога в кроссовке заехала ему прямо в челюсть, и он повалился навзничь. Стараясь изо всех сил не потерять сознание, Ребус даже и не думал о том, чтобы защищаться или позвать на помощь. Потом раздался чей-то окрик:

– Вы чего, вашу мать, творите, а?

И они укатили на своих скейтбордах, отталкиваясь ногами, постепенно набирая скорость, пока скрип их колесиков о гудронированное шоссе не замер вдали. Словно в старом вестерне, подумал Ребус с невольной улыбкой, словно в старом вестерне.

– Ты в порядке, друг? Давай я помогу тебе подняться.

Человек помог ему встать на ноги. Когда взор Ребуса прояснился, он увидел кровь на разбитой губе незнакомца, размазанную по подбородку. Человек заметил его взгляд.

– Моя птичка, – сказал он, дыша перегаром. – Она мне всю морду разбила, мать ее. Врезала будь здоров! Два зуба выбила. Ну и хрен с ними, они все равно были гнилые, теперь не надо идти к дантисту. – Он засмеялся. – Ладно, пошли, отведу тебя к «Петуху». Стаканчик-другой бренди тебе не повредит.

– Деньги все вытащили, – сказал Ребус, прижимая к груди пакет с книгами, будто щит.

– Ну и хрен с ними, – промолвил Добрый Самаритянин.

Они были так добры к нему. Усадили за стол и то и дело угощали выпивкой. Всякий раз, когда на столе появлялся стакан, кто-нибудь говорил: «Это от Билла», или: «А это от Тессы», или: «Это от Джеки», или: «А это от…»

Они были так добры к нему. Скинулись всем миром и наскребли пятерочку, чтобы он смог поймать такси и вернуться в отель. Он сказал им, что он турист, приехал сюда на экскурсию. Вот, умудрился заблудиться, сошел не на той остановке, так все и получилось. И они, добрые души, поверили ему.