– Ну… – сказала она, входя в кабинет, – прежде всего тем, что будешь держать рот на замке и думать головой, а не… Никогда больше не разговаривай с прессой. Никогда! – Она нагнулась так, словно собираясь ударить его головой. Избегая ее острого как бритва взгляда, он уставился на ее волосы. Они тоже, к слову сказать, выглядели весьма взрывоопасно. – Ты меня понял?

– ПТНФ, – выпалил Ребус, прежде чем успел подумать.

– Что?

– Вполне, – ответил он, – вполне.

Она медленно кивнула, хотя его ответ, казалось, не удовлетворил ее, и швырнула на стол газету. Ребус взглянул на первую страницу и увидел большую фотографию: его разговор с репортерами, нервничающую Лизу, стоящую рядом с ним. Заголовок гласил: ОБОРОТЕНЬ ПОЙМАН? Кэт Фаррадэй постучала пальцем по фотографии:

– Кто эта куколка?

Ребус почувствовал, что заливается краской:

– Она психолог. Помогает нам в расследовании.

Кэт взглянула на него с таким видом, будто он внезапно вырос в ее глазах; затем покачала головой и направилась к двери.

– Оставь себе газету, – сказала она, – у нас их будет полным-полно, можешь мне поверить.

Она сидит, держа перед собой раскрытую газету. На полу тоже лежат газеты, целая кипа газет. В ее руках ножницы. В одном из сообщений упоминается имя инспектора полиции: Джон Ребус. Его называют экспертом по розыску серийных убийц. В другом сообщается имя стоящей рядом с ним женщины, это полицейский-психолог Лиза Фрейзер. Она вырезает фотографию, а затем перерезает ее пополам, отделяя Ребуса от Фрейзер. Она проделывает это снова и снова, пока перед ней не образуется две кучки: одна – из фотографий Джона Ребуса, другая – из фотографий Лизы Фрейзер. Она берет одну из фотографий психолога и отрезает ей голову. Потом, с улыбкой на лице, принимается писать письмо. Очень непростое письмо, но это не имеет значения. Времени у нее достаточно.

Более чем достаточно.

Ребус проснулся по будильнику в семь утра, сел на постели и позвонил Лизе. Никакого ответа. А вдруг что-то случилось?

За завтраком он пробежал глазами заголовки газет. Серьезные издания опубликовали передовицы, рассказывающие о поимке Оборотня; однако все они были построены на теоретических рассуждениях: «Мы верим, что полиция… мы полагаем, что… им наконец удалось поймать этого ужасного маньяка». И только бульварные газеты напечатали фотографии, запечатлевшие Ребуса во время его короткой пресс-конференции. Однако даже таблоиды, несмотря на кричащие заголовки, были весьма уклончивы; возможно, потому, что сами в сенсацию не верили. Но мнение газетчиков не важно. Важен лишь Оборотень, где-то там, в неведомом тайном убежище, читающий сейчас о том, как его поймали.

Его. Снова это слово. Ребус мог думать о нем только как о мужчине, в глубине души опасаясь этого стереотипа, сужающего круг подозреваемых. Пока у них нет ни единого намека на то, что Оборотень – женщина. Но необходимо держать ухо востро. А так уж ли важен пол убийцы? Очевидно, да. Тысячи женщин проводят не один час в ожидании того, что с вечеринки или из паба их отвезет домой такси с женщиной-водителем за рулем. Представить страшно, какой поднимется шум, если убийца, которого они так боятся, – женщина! По всему городу люди пытаются как-то защитить себя. Организуют патрули для охраны жилых домов; один такой патруль уже избил какого-то бедолагу, который, заблудившись, случайно забрел в их район. В чем его вина? В том, что он цветной, а в районе живут одни белые? Флайт рассказывал ему о том, как силен расизм в Лондоне, особенно в его юго-восточной части: «Если у тебя загорелая физиономия, лучше не суйся туда, иначе тебе несдобровать». Ребус, благодаря Лэму, уже почувствовал на себе все прелести ксенофобии.

Конечно, в Шотландии такого безобразия и в помине нет. Шотландцы не расисты; шотландцы – религиозные фанатики.

Он отложил газеты и направился в отдел. Было совсем рано, примерно половина девятого. Кое-кто уже трудился за рабочими столами, но большая часть кабинетов еще пустовала. В кабинете Ребуса было душно, и он открыл окна, чтобы проветрить. Погода была приятной, дул слабый ветерок. Где-то в отдалении жужжал принтер, звонили телефоны. С улицы доносилось мерное гудение машин, глухой рокот, и ничего больше. Ребус положил голову на скрещенные руки, вдыхая запах столешницы – запах дерева, лака, карандашных грифелей. Этот запах напомнил ему о начальной школе. Он сам не заметил, как задремал.

Его разбудил гулкий стук в дверь, сопровождаемый вежливым покашливанием:

– Извините, сэр.

Ребус резко поднял голову. В приотворенную дверь просунулась голова женщины-констебля и с любопытством уставилась на него. Он спал с открытым ртом. На его щеке блестел след слюны, а на столе натекла целая лужица.

– Да, – сонно пробормотал он, – в чем дело?

Она сочувственно улыбнулась ему. Не все такие, как Лэм, помни об этом. Расследуя сложное, запутанное дело, поневоле сближаешься с людьми; зачастую они становятся ближе самых закадычных друзей. Даже еще ближе, пожалуй.

– Тут к вам пришли, сэр. То есть пришла женщина, она хочет поговорить с кем-нибудь об убийствах, а кроме вас, здесь больше никого нет.

Ребус посмотрел на часы. Без пятнадцати девять. Недолго удалось поспать. Хорошо. И в порыве доверия к лондонским полицейским он спросил:

– Как я выгляжу?

– Ну… – замялась она, – у вас лицо с одной стороны красное – та щека, на которой вы лежали, а так ничего. – Она снова улыбнулась. Да, улыбка – великое дело в нашем поганом мире.

– Спасибо, – сказал он. – Ладно, пропустите ее.

– Хорошо. – Голова исчезла, но через мгновение вновь появилась. – Может, принести вам кофе или еще что-нибудь?

– Кофе – это то, что надо, – обрадовался Ребус, – спасибо.

– Молоко? Сахар?

– Только молоко.

Голова исчезла. Дверь затворилась. Ребус попытался сделать вид, что жутко занят. Это было совсем нетрудно. На столе громоздилась кипа новых документов: отчеты из лаборатории, результаты (отрицательные) опросов возможных очевидцев по делу об убийстве Джин Купер – опрашивали тех, кто был с ней в пивной в воскресенье вечером. Он взял верхний документ и положил его перед собой. Раздался стук в дверь – такой робкий, что он едва его услышал.

– Войдите, – сказал он.

Дверь медленно приотворилась. На пороге стояла женщина, нерешительно озираясь вокруг; казалось, ее робость вот-вот перерастет в непобедимый страх. На вид ей было около тридцати лет; коротко остриженные каштановые волосы, а в общем внешность была малоприметная. Такую внешность можно охарактеризовать как набор сплошных «не»: не высокая, но и не маленькая; не худая, но ни в коем случае не толстая; лицо невыразительное.

– Здравствуйте, – приветствовал ее Ребус, приподнимаясь со стула. Он указал ей на стул у другого конца стола, наблюдая за тем, как она медленно, словно во сне, закрывает дверь, проверяя, хорошо ли она затворена. Только тогда она осмелилась обернуться и взглянуть на него – или, точнее сказать, в его сторону, явно избегая смотреть ему в глаза, но направив взгляд куда-то ему в подбородок.

– Здравствуйте, – ответила она с видом новобранца, готового ринуться в бой.

Ребус устроился за столом и еще раз предложил ей присесть. Наконец она опустилась на краешек стула, вытянувшись как струна. У Ребуса возникло ощущение, что он проводит собеседование, а она пришла устраиваться на работу.

– Вы, кажется, хотели с кем-то поговорить… – начал он тихим, размеренным голосом.

– Да, – ответила она.

Так, это уже кое-что.

– Я инспектор Ребус. А вы…

– Джен Кроуфорд.

– Итак, Джен, чем я могу вам помочь?

Она сглотнула слюну, уставившись в окно позади него.

– Я по поводу убийств, – сказала она, – в газетах его называют Оборотнем…

Ребус помялся. Может, она просто чокнутая, хотя вроде непохоже. Разнервничалась, наверное, потому и ведет себя как полоумная. Очевидно, у нее есть на то причина.