– Вы и ваш сын подарили друг другу пять лет безоговорочной любви. Согласились бы вы, чтобы он вообще не рождался и вы оба не испытали боли конца?

Она вперила в меня возмущенный взгляд.

– Вы способны брякнуть что угодно, да? Вам плевать на любые границы, да?

– Да. Но это право переступать любые границы я заработал нелегким путем.

Я имел в виду потерю собственного ребенка, и Рейчел поняла.

Она отвернулась к окну.

– Давайте лучше прекратим разговор на эту тему.

– Нам вообще не обязательно донимать друг друга разговорами. А вот без провианта нам не обойтись. Я заскочу в круглосуточный "Уол-март"[7] в Уинстон-Сейлеме или в Эшвилле. А вы можете несколько часов поспать.

– Я совершенно измотана, – призналась Рейчел.

– Пристраивайтесь ко мне.

– Что вы имеете в виду?

– Прилягте.

– На ваше плечо?

– Нет. Будьте смелее. Свернитесь в клубочек на сиденье, а голову положите мне на колени.

Она скептически покачала головой, но не отказалась. Я не спускал взгляда с дороги. Рейчел сняла туфли, поджала ноги на сиденье и положила голову на мое правое бедро. Я догадывался, что она лежит с открытыми глазами, однако нарочно не смотрел вниз. Сняв правую руку с руля, я поглаживал ее волосы у лба.

– Как в детстве, – сказала она.

– Я с вами не разговариваю. Ну-ка, закрывайте глаза!

Она подчинилась и через минуту-другую уже спала.

До Эшвилла мы добрались в половине одиннадцатого.

Ярко освещенный «Уол-март» был оазисом света в темноте, и я съехал с междуштатки. Голова Рейчел по-прежнему лежала у меня на коленях, и моя правая нога почти онемела. Был соблазн оставить Рейчел в машине – пусть отсыпается. Но если она проснется в одиночестве на автомобильной стоянке, ей это будет малоприятно. Не исключено также и то, что местная полиция уже получила описание украденного пикапа. Чтобы не влететь по-глупому в засаду, вернувшись из супермаркета, я разбудил Рейчел и велел стоять за стеклянными дверями «Уол-марта», откуда ей был бы виден каждый, кто проявит нежелательный интерес к нашему красно-коричневому "доджу".

Я направился прямиком в спортивный отдел и начал складывать все нужное мне на прилавок с кассовым аппаратом, за которым никого не было. Палатка на двоих. Спальные мешки. Рюкзаки. Фонарь и печка с запасом топлива. В другом ряду я выбрал для нас с Рейчел комбинезоны, шапки и высокие ботинки – все маскировочного цвета. Плюс утепленное нижнее белье. В следующем ряду я взял сложносоставной лук, восемь стрел и колчан. На верх образовавшейся горы положил компас, бинокль, охотничий нож, таблетки для очистки воды и две портативные рации на батарейках. После этого я пошел разыскивать продавца.

Найденная мной молоденькая мексиканка отнеслась к моим деньгам с большим подозрением. Пока она всеми возможными способами проверяла каждую сотенную, я смотался в секцию туалетных принадлежностей и взял зубную пасту, зубные щетки и мыло. Все вместе обошлось в 1429 долларов и 84 цента. Заплатив, я отвез тележку с покупками к выходу, оставил ее Рейчел, а сам направился в продуктовый отдел, набрал съестных припасов на две-три недели и прихватил несколько бутылей воды. Идя к кассе, я благодарил судьбу, что живу в такую удобную эпоху: среди ночи можно завернуть с шоссе в магазин и одним махом закупить все для долгосрочного выживания в дикой местности. Мой отец не поверил бы, что такое возможно!

Пока я расплачивался, Рейчел сделала мне знак пальцами: "Порядок!" У меня камень с души свалился. Охранник на выходе остановил меня, но только для того, чтобы бегло сверить чек с товарами в тележке. Десять секунд спустя мы толкали две тележки к "доджу".

Перед выездом на шоссе я свернул на пустынную автостоянку возле мотеля "Бест вестерн" и припарковался между двумя пикапами. Один из них был синий «додж-рэм» с трейлером для лошади. Я нашел в бардачке отвертку, снял номерной знак штата Техас с этого «доджа» и поставил его на наш, а наш номерной знак привинтил на машину из Техаса. Если повезет, владелец синего «доджа» обнаружит подмену не раньше утра. Совершив этот акт вынужденного хулиганства, я вырулил по пандусу на сороковую междуштатку и на предельной скорости рванул на запад, к границе штата Теннеси, которая проходила в лежащих перед нами Аппалачах.

Вскоре Рейчел тихо посапывала во сне в прежней позе – головой у меня на коленях. Под Дэвида Грея из радиоприемника я, машинально следя за дорогой, предался сентиментальным размышлениям. Мы направлялись в мое прошлое, в леса моей юности, мир причудливых контрастов и незабываемых впечатлений. Окриджская национальная лаборатория по атомной энергии принадлежала к самым передовым научным учреждениям в стране, но находилась среди почти девственных лесов. Там я сидел в классе рядом с детьми блистательных ученых из Чикаго и Нью-Йорка. И с детьми местных изнуренных трудяг, которые никогда в жизни не выезжали за пределы своего округа. Некоторые ученые только сетовали, что приходится прозябать в такой глухомани, другие отчаянно томились вдали от цивилизации, но для членов моей семьи лесистые горы вокруг Окриджа были сущий рай земной – ни о чем другом мы и не мечтали.

В районе Окриджа я знал немало мест, где можно надежно спрятаться; одно казалось мне просто идеальным убежищем. В прошлом году друг детства рассказал, что из-за бюджетных трудностей правительство закрыло национальный парк Фроузн-Хед. Этот парк я знал отлично: в свое время мы с братом исходили его вдоль и поперек. Сейчас в эти горные леса нет доступа туристическим группам, и там можно встретить разве что заядлых путешественников, которым плевать на запрет.

Уже к полуночи мы были по другую сторону Аппалачей, в Ноксвилле. Оттуда я покатил дальше на запад по шестьдесят второй автостраде. Не прошло и получаса, как мы въехали в Окридж, который во время Второй мировой войны был "засекреченным городом". Сегодня его физические лаборатории известны во всем мире, но тогда этого города на картах не существовало. За тридцать послевоенных лет – я уехал в Алабаму в 1975 году – Окридж мало-помалу приобрел черты заурядного американского города. Однако совершенно «нормальным» так никогда и не стал. В его атмосфере сохранилось некое напряжение энтузиазма, ощущение высокой миссии – и исключительности этого места. Все в Окридже жили с сознанием, что в случае ядерной войны от нас уже в первые минуты останется только пар.

Даже в темноте я не мог не заметить, как разросся город за те годы, что я здесь не был. Больше ресторанов, больше супермаркетов, но сердцем города остались все-таки научная лаборатория и ядерный реактор, привлекающий толпы туристов, которым любопытно посмотреть, где и как ковалась наша победа над японцами.

На выезде из Окриджа мы были единственной машиной на шестьдесят второй автостраде. Мы обогнули подножие горы Биг-Браши и поехали в сторону тюрьмы. В этом уединенном месте, где сходятся границы трех графств, существовал вечно подернутый туманом особый мир, населенный потомками шахтеров и самогонщиков. Люди цепляются за существование в каких-то развалюшках на склонах вдоль заброшенных карьеров, до сих пор уродующих горы.

Я свернул на узкое сто шестнадцатое шоссе, проехал сначала мимо деревушки Петрос, затем мимо тюрьмы штата, смотревшейся весьма зловеще в ярком ядовитом свете, который только подчеркивал колючую проволоку ограды. К северу от тюрьмы шоссе вилось вокруг горы, но я свернул с него влево, на неприметную дорогу, вообще не обозначенную на карте; я помнил ее с детства и знал, куда она ведет. Отсюда рукой подать до ворот национального парка Фроузн-Хед, которые сейчас, наверное, наглухо закрыты.

За полмили от ворот я сбросил скорость и стал искать просвет между деревьями. Найдя удобное место, свернул в лес, и уже через десять секунд мы исчезли за стеной зелени. Там, где деревья росли слишком плотно и склон горы был слишком крут, чтобы двигаться дальше, я затормозил и выключил двигатель.