Мы уже въехали в Треугольник науки. Сороковая федеральная проходит прямо через него. Где-то буквально в миле отсюда Гели Бауэр сейчас разворачивает полномасштабную охоту на меня.

– Дэвид, случались у вас другие похожие сны?

– Сейчас не время это обсуждать.

– Лучшего времени не будет никогда! Почему вы пропустили три последних сеанса?

Я покачал головой:

– Вы опять думаете, что я чокнутый?

– Это не медицинский термин.

– Зато яркий.

Она вздохнула и стала смотреть на идеальные газоны с ее стороны дороги.

– Вот это и есть здание «Тринити», – сказал я. – Вон оно.

Лаборатория отстояла от дороги так далеко, что много не разглядишь.

– Там щит "Аргус оптикал", – заметила Рейчел.

– Это для прикрытия.

– Послушайте, какой смысл скрывать некоторые ваши галлюцинации? Что в себе вы пытаетесь защитить от меня?

– Поговорим позже. – Я чувствовал, что она не уймется, пока не доведет разговор до победного конца. – Мне нужно лекарство, Рейчел. Я не могу позволить себе пять раз в день внезапно отключаться, находясь в бегах.

– А что вы принимали? Модафинил?[6]

– Изредка. Я предпочитаю метамфетамин.

– Дэвид! Мы же с вами беседовали о побочных действиях амфетаминов!.. Как раз метамфетамин мог усугубить ваши галлюцинации.

– Зато он единственный держит меня на плаву, не позволяет нырнуть в сон. А Рави Нара потчевал меня декседрином.

Она возмущенно фыркнула.

– Я выпишу вам рецепт на адерал.

– Рецепт не проблема, я и сам могу его выписать. Штука в том, что они знают о моей зависимости от лекарств. И будут наблюдать за всеми аптеками.

– Не могут же они поставить своих людей возле каждой аптеки в Треугольнике науки!

– Рейчел, это АНБ. Если они уверены, что я без лекарств пропаду, они исхитрятся все аптеки страны под колпаком держать. Это те самые ребята, у которых задним числом нашлась запись разговоров в кабине советского истребителя, сбившего корейский пассажирский самолет над Сахалином в 1983 году. Причем двадцать лет назад – в каменный век электроники. А теперь против нас будет задействовано все. Вы читали "1984"?

– В юности.

– Когда я говорю АНБ, подставляйте мысленно "Большой Брат". АНБ – самое близкое к Большому Брату, что мы имеем сейчас в Америке.

– Но вы же не можете обойтись без лекарств!

– У вас должны быть знакомые…

– Я сама возьму что угодно в больничной аптеке.

– Там они ждут нас в первую очередь.

– Вот засранцы!

Пожалуй, я впервые слышал от нее грубое слово. Наверное, это джинсы ее так расслабляют. Возможно, вместе с шелковой юбкой и строгой блузкой она снимает с себя и чопорность?

– У меня есть знакомый доктор в северной части Дарема, – сказала Рейчел. – В его кабинете всегда запас лекарств.

Дарем мы давно проехали и были почти что на полпути к Роли. Хорошо зная Гели Бауэр, я не хотел задерживаться в этих краях дольше необходимого. К тому же – вот парадокс – мне не очень-то и хотелось избавиться от «галлюцинаций». Мой последний сон, что ни говори, спас нам жизнь! У меня была тайная уверенность, что мои сны – даром что такие тягостные и пугающие – могут еще не раз выручить нас, подкидывая мне информацию, которую немыслимо получить привычными путями.

– Нет, возвращаться не станем, – сказал я.

– А если вы потеряете сознание прямо за рулем?

– У меня дома вы видели, что мгновенного провала в сон не бывает.

– За рулем совсем другое дело!

– Обычно я догадываюсь о приступе хотя бы за пару минут до выпадения из жизни. И сейчас, как только почувствую, что накатывает, тут же сверну на обочину.

Рейчел это не очень успокоило. Словно для разрядки, она задрала ногу на приборную доску, зачем-то развязала шнурок туфли, потом завязала его. Похоже, это был ее личный обсессивный ритуал для самоуспокоения.

По 440-му шоссе я обогнул Роли и выехал на 64-ю федеральную автостраду – по ней можно жарить до самого Атлантического океана. Автострада была типичная для Юга: две широкие бетонные полосы через густой темнохвойный лес. Часа через два начнется пологий скат к океану. Не умри Филдинг, он именно сегодня ехал бы по этой уже знакомой ему дороге к месту, где мы с женой были двенадцать лет назад. Такого рода мысли хорошо показывают, что мы зря так упрямо разводим в разные концы нашего сознания пространство и время. Когда обычный человек слышит рассуждения о единстве времени и пространства, он испуганно машет руками: мол, мне этого никогда не понять. Но это же так просто! Каждое место-пространство, что вы когда-либо видели, намертво связано с определенным моментом в вашей жизни. Филдинг провел медовый месяц с женой в том же самом домике в Нэгс-Хеде, где я некогда прожил несколько дней со своей женой. Но это только кажется. Того дома, где я был со своей женой, уже нет, хотя он и стоит на месте и в нем можно жить. Если не разделять пространство и время, то моего домика в Нэгс-Хеде больше не существует. Ушло время, исчез и домик. Школа, в которую вы зашли через двадцать лет после выпускного вечера, и школьный стадион, где вы играли в футбол и бегали стометровку, – всего этого уже нет, хотя оно есть. Это не та школа и не тот стадион. Все только очень похоже. Будь это иначе, вы бы столкнулись с поколениями школьников, что бегали тут до вас и после вас. Возлюбленная, которую вы сейчас целуете, совсем не та, какой она была шестьюдесятью секундами раньше. В том числе и потому, что за эту минуту сотни тысяч ее клеток умерли и заменены новыми. Между мыслью и поступком есть хоть чуть-чуть пространства и времени. Как между жизнью и смертью.

– Не хочу наводить еще большую тоску, – сказала Рейчел, – но все же спрошу: теперь, когда помощь президента сомнительна, на что вы, собственно, рассчитываете? Куда нам податься, в какие двери стучать?

– В прибрежном домике, к которому мы едем, я надеюсь найти какую-то подсказку. А пока что у нас одна задача – выжить.

– Отчего бы нам не предать все дело огласке? Завернуть в Атланту – и прямиком в студию Си-эн-эн!

– И АНБ преспокойно обвинит меня в гнусной клевете. Сами подумайте, что и чем я могу доказать в настоящий момент?

– Вы упоминали лауреата Нобелевской премии Рави Нара. Неужели он даст ложные показания, чтобы покрыть ваше начальство?

– Еще как даст! Ни на полсекунды не задумается! Для него национальная безопасность превыше всего. А что касается здания «Тринити»… может, уже сейчас из него все вывезено, и следователей встретят голые стены.

– Лу Ли Филдинг может выступить свидетелем.

– Лу Ли исчезла.

Рейчел заметно побледнела.

– Нет-нет, – поспешно сказал я, – не воображайте так сразу самое худшее. Я в курсе, что она планировала бежать. Впрочем, понятия не имею, вышло это у нее или нет.

– Дэвид, похоже, вы мне не всю правду говорите.

– О Лу Ли?

– О "Тринити"!

Тут она была права.

– Ладно, ваша взяла, – сказал я. – Вот вам еще немного информации. Несколько недель назад Филдинг пришел к выводу, что официальная приостановка проекта – не более чем уловка, чтобы успокоить его и меня. По мнению Филдинга, работа над «Тринити» продолжалась в другом месте. Или не прекращалась: не исключено, что работа в другом месте велась уже в течение долгого времени – параллельно с той, в которой участвовали мы.

– Где же могла происходить эта тайная деятельность?

– По убеждению Филдинга, в калифорнийских лабораториях "Годин суперкомпьютинг". Годин вдруг стал постоянно летать туда на своем частном реактивном самолете. И несколько раз прихватывал с собой Рави Нара.

– Ну и что? Могли просто в гольф играть где-нибудь в Пеббл-Бич!

– Наши в гольф не играют. Не из того теста. Они вкалывают. Они черту душу продадут, лишь бы достичь задуманного. Питер Годин – это современный Фауст.

– Чего они хотят?

– Каждый своего. Джона Скоу, к примеру, после ряда его неудач намерены были турнуть из АНБ – но тут из воздуха соткался Годин и пригласил его руководить проектом «Тринити». Если Скоу и это дело завалит, то его карьере конец.