Безусловно, послереволюционный идеал равенства стал вдохновением для женских движений, но на получение права голоса понадобилось больше столетия борьбы. И даже когда женщины наконец получили право голоса, вопрос об их пригодности в политике остался. Вопрос половой принадлежности так никогда и не потерял свою остроту, если речь заходила об осуществлении гражданства. Разделение труда по признаку пола, лежавшее в самой сердцевине дискурса секуляризма, предопределило аргументы за и против. Хотя Абигейл Адамс и понуждала своего мужа Джона Адамса, одного из создателей американской Конституции, «не забывать о дамах», поправка, предоставляющая избирательные права женщинам, была внесена только в 1919 году. Ответ Адамса жене резюмирует решимость отцов-основателей: «Будь уверена, — писал он, — мы придумаем что-то получше, чем отмена Мужской системы»[233]. Во Франции, несмотря на то что Олимпия де Гуж в 1791 году в Декларации прав женщины и гражданки провозгласила права женщин как «пола, превосходящего всех красотой и отвагой при деторождении», француженки впервые пришли на выборы только в 1945‑м[234]. Историк Элиан Вьенно указывает на долгую историю последовательного исключения: «каков бы ни был режим или электоральная система», мужчины, занимающие места во власти, с XVIII по XX века «в массе своей противились равенству полов и делали все, что в их силах, чтобы сохранить неравенство»[235]. Революционная идеология и демократическая практика распространились по всей Западной Европе (особенно в странах, попавших под влияние и власть Наполеона), но в итоге женщины нигде не участвовали в национальных выборах вплоть до XX столетия{10} (последней из демократических стран право голоса им дала Швейцария — в 1971 году).
Сопротивление предоставлению женщинам гражданских прав было связано не столько с медленным, хотя и неумолимым прогрессом либерально-демократических идей, сколько с противоречием, лежавшим в основе политического мышления, которое было неотъемлемой частью дискурса секуляризма. Либеральная политическая теория постулировала одинаковость всех индивидов как ключ к формальному равенству: абстрагированные от своих обстоятельств, они не имели заметного различия между собой, они как равные стояли перед законом. В то же время были различия, от которых, как считалось, абстрагироваться было нельзя: на людей, находившихся в зависимом положении (лишенных собственности крестьян, наемных рабочих, женщин, детей, рабов), нельзя было положиться как на автономных индивидов — в конце концов, автономия была основой основ в определении индивидуальности. Однако для исключения женщин была еще одна причина, и она касалась природного различия полов. Была ли одинаковость индивидов следствием абстрактности законов или предварительным условием для нее? Эти вопросы волновали политических теоретиков, когда они изобретали правила секулярного правления. Снова и снова мы наблюдаем, как они заверяют свою аудиторию, что (как выразился в 1880 году министр образования Франции) «равенство не есть тождество». Предоставление женщинам доступа к образованию, утверждал Поль Берт, не сделает мужчин и женщин одинаковыми[236]. Но когда дело доходило до политики, неодинаковость женщин и мужчин исключала равный доступ к правам гражданина.
Что касается расы, то по одновременно принципиальным и политическим причинам французы предоставили права рабам в 1794 году и дали цветным мужчинам статус гражданина (цветные мужчины получили право голоса в 1792 году. Наполеон снова ввел рабство в колониях в 1802‑м, а затем запретил работорговлю — но не рабство — в 1815‑м. Рабство было окончательно отменено в 1848 году). Но с женщинами была другая история. Если меньшинство представителей выступало за предоставление им права голоса, большинство полагало, что политическая сфера им чужда. Лидеры якобинцев недвусмысленно высказались на сей счет в 1793 году, когда запретили женские политические клубы. Говоря о биологическом различии полов, на котором зиждился дискурс секуляризма, Андрэ Амар, член Комитета общей безопасности, так объяснял, почему женщинам не разрешается «пользоваться политическими правами и вмешиваться в дела правительства»:
Потому что им придется пожертвовать самыми важными заботами, к которым призывает их естество. Приватные функции, для которых женщины предназначены самой своей природой, имеют отношение к общему порядку общества; этот общественный порядок — результат различия мужчин и женщин. Каждый пол призывается к того рода занятию, которое больше всего для него подходит; его действие ограничивается кругом, из которого ему невозможно вырваться, потому что природа, поставившая людям подобные пределы, распоряжается единолично и не подчиняется закону[237].
Томас Джефферсон, полагавший, что неполноценность черных (по части «красоты и ума») оправдывала их порабощение, считал белых женщин слишком чувствительными для политики. Он хвалил американских женщин,
у которых было достаточно здравого смысла, чтобы ставить домашнее счастье превыше всего… Наши добродетельные дамы, я верю, слишком мудры, чтобы морщить лоб из‑за политики. Они довольствуются тем, что смягчают и успокаивают умы своих мужей, возвращающихся с политических дебатов[238].
В первые годы Американской республики женщин называли «Республиканскими Матерями», на которых возлагалась задача по подготовке сыновей к тому, чтобы стать гражданами в будущем. Даже если это означало поощрение получения ими образования и предоставление им некоторых прерогатив в том, что касалось ухода за детьми, это не означало признания их публичными фигурами с правом голоса[239].
Признание женщин непригодными для политики предшествовало по времени демократическим революциям; оно было заложено в политической теории, на которой эти революции основывались. В своей книге 1988 года политический теоретик Венди Браун проследила ассоциирование мужчин с политикой от древних греков до XX века. Несмотря на некоторые вариации, тема звучит всегда примерно одинаково: способность мужчин к здравым рассуждениям и размышлениям отличает их от женщин, которым тело мешает достичь интеллектуальных высот[240]. «Внутреннее влияние постоянно возвращает женщин к их полу, — писал один французский ученый, вторя Жану-Жаку Руссо, — мужчина является мужчиной лишь в отдельные моменты, но женщина женщиной всю свою жизнь»[241]. Иными словами, женщины синонимичны своему телу, и поскольку, как пишет Браун, «политическая свобода была свободой от телесных потребностей», женщины по определению (и непоправимо) политически несвободны[242].
Историки указывают, что, несмотря на его долгую историю, это различие между полами усиливается с приходом секулярного модерна. В монументальном труде Изабель Халл о Германии XVIII века документально подтверждается усиленное акцентирование различия между полами по мере переопределения публичной сферы секуляризацией:
реформаторы центральной бюрократии обсуждали, как сексуальное поведение вписывается в новый мир, который они создавали, в контексте гражданского и уголовного права[243].
Такое осмысление относило брак и семью — и контроль мужчин за тем и другим — к частной сфере, в которой отправление власти отца/мужа не подпадало под компетенцию государства. Государственное законодательство выводило семью из сферы публичного внимания, тогда как гражданские кодексы гарантировали мужчинам право единолично распоряжаться в этой области. Вот что пишет Халл об отношениях мужа и жены:
