Французская революция была ключевым моментом перестройки отношений между церковью и государством. Роль католической церкви в легитимации монархии означала четкое противопоставление религии и секулярно структурированных революционных дискурса и институтов. Когда это было позволительно, религиозная практика регулировалась государством, выплачивавшим жалование священникам, присягнувшим на верность новому режиму. Хотя ассоциация женщин с неразумностью была очевидна и гораздо раньше, именно революция 1789 года закрепила в республиканском политическом дискурсе связь женщин с религией. Как пишет историк Пол Зили, «отождествление Революцией гражданина с конфессионально нейтральным мужчиной как носителем прав зависело от уничижительного отождествления религии с женщиной»[57]. Как и женский пол, религия считалась источником иррациональности и насилия, а также областью традиционного и иерархического.

Историк Олвен Хафтон отмечал, что действия контрреволюционно настроенных женщин в деревнях, которые защищали не присягнувших новому режиму священников и тайно практиковали католические обряды крещения и похорон, «давали политикам Третьей Республики [почти столетие спустя] основания для того, чтобы отказывать женщинам в праве голоса»[58]. Во время антирелигиозных кампаний в год II Революции пример сопротивляющихся деревенских женщин стал распространяться на женщин вообще. Хотя замечание «уполномоченного представителя» было адресовано конкретной группе («А вы, проклятые суки, вы подстилки [священников], особенно те из вас, кто ходит на чертовы мессы и слушает всю эту галиматью»)[59], оно также относилась к женщинам в целом («Запомните, мы будем бороться против фанатизма и суеверий, лживых священников, чья догма — ложь… чья власть основана на легковерии женщин. Вот наш враг»)[60]. При таком взгляде на вещи женщины были либо намеренными сообщницами, либо неизбежными простофилями, обманутыми вероломными священниками. В любом случае их поступки объяснялись именно эмоциональной уязвимостью женской природы. Мнение доктора Моро, писавшего в 1803 году: «Женщины более мужчин склонны верить в духов и призраков… они с большей охотой принимают все суеверные практики… у них гораздо больше предрассудков», повсеместно находило поддержку[61].

На протяжении всего XIX столетия и даже в начале XX во Франции не прекращалась напряженная борьба между клерикалами и антиклерикалами, в которой женский вопрос занимал очень важное место. Республиканцы-секуляристы украшали городские ратуши бюстами Марианны (идеализированная классическая женская фигура)[62] в те самые годы, когда церковные власти возрождали культ Девы Марии. Историки Средневековья произвели на свет то, что Зринка Стахуляк назвала «порнографической археологией», — рассказы об извращенных сексуальных эскападах якобы соблюдавших обет безбрачия священников и монахинь — в то самое время, когда привлечение верующих женщин католической церковью в монастырские ордена существенно выросло[63]. Противопоставление рациональных мужчин-республиканцев и их вероломных, неразумных женщин обычно опиралось на статистические данные. Действительно, католическая церковь во Франции привлекала все больше женщин в свою религиозную конгрегацию и на протяжении всего столетия занималась благотворительностью. Соотношение между верующими мужчинами и верующими женщинами изменилось самым удивительным образом с 3:2 в 1803 году до 2:3 в 1878‑м, а численность монахинь увеличилась в десять раз — с 13 тысяч в 1808‑м до 130 тысяч в конце столетия. После увольнения в 1880‑х учителей-священников из государственных школ, религиозное образование детей, в особенности девочек, еще долго оставалось в руках католических монахинь. Кроме того, церковь привлекала большое число замужних буржуазных женщин в филантропические организации, сделав (по оценкам одного историка) «даму-благотворительницу … одной из самых распространенных в XIX столетии фигур в городе [Париже], воплотившем в себе весь современный век»[64].

Добровольная благотворительность, хотя и осуществлялась в публичной сфере, считалась продолжением обязанностей женщины в доме и в семье. Привлечение женщин к благотворительности было, безусловно, целенаправленной деятельностью церкви по подрыву положения секуляристов. Однако эта деятельность имела успех благодаря апелляции к образу женщины, который рисовали сами секуляристы, — образу, подчеркивающему подчинение мужскому авторитету, роль хранительницы моральных устоев, самоотверженную заботу, материнский инстинкт и интуитивную духовность. Именно в таких категориях буржуазные мужчины-католики описывали в XIX веке свою веру, вдохновленную женщинами в их жизни. И богобоязненные католики, и скептические республиканцы, как пишет Зили, «утверждали свою политическую и религиозную идентичность тем, что связывали католическую веру и обряды с приватной женской сферой»[65]. В странном переворачивании причинно-следственных связей стереотипы, поддерживаемые республиканцами, могли помочь утверждению того самого альянса, которого они так боялись. По крайней мере, они мало что сделали для борьбы с условиями, которые делали церковь притягательной для женщин. Но это, возможно, не имеет отношения к делу. Важно, что антиклерикальное изображение религиозных склонностей женщин способствовало приравниванию мужской идентичности к республиканизму. С одной стороны, антиклерикалы призывали мужей-республиканцев защитить своих жен от влияния священников, с другой, когда женщин изображали суеверными по самой их природе, это подтверждало естественное разделение труда между полами и оправдывало неравенство, которое из него вытекало.

Нигде это не нашло столь яркого отражения, как в творчестве Жюля Мишле, величайшего историка Франции и страстного антиклерикала. Мишле родился в 1798 году, на закате Великой французской революции; умер он в 1874‑м, в первые годы Третьей республики. Помимо увлекательной истории жизни королей и придворных, революционеров и их врагов, он писал пламенные трактаты о любви, женщинах и семье, а также разоблачения извращенной натуры и пороков священников, исповедников, епископов и прочих представителей католической церкви. В поисках знаний о женщинах и их телах он посещал лекции по гинекологии и эмбриологии в Коллеж де Франс и отслеживал ритмы месячного цикла у своей молодой второй жены с упорством ученого-экспериментатора. Его произведения на эти темы и ругали, и хвалили, и я не предлагаю их как свидетельство того, что вся Франция разделяла его мнения[66]. Но они иллюстрируют то, как великий историк объединил женщин и религию в полемической кампании в защиту секуляризма.

Тексты Мишле о женщинах, семье и церкви были адресованы мужьям. Трактат «О священнике, женщине, семье» (1845) открывается шокирующим заявлением. «Принято было считать, что двоих достаточно для брака, но все изменилось. В новой системе есть … три главных элемента». Это «мужчина, сильный и свирепый; женщина, создание слабое по самой своей природе; священник, рожденный мужчиной и сильным, но желающий сделаться слабым, чтобы походить на женщину… и затесаться между ними»[67]. В результате этого проникновения «наши жены и дочери воспитываются и управляются нашими врагами» (14). Это одновременно и политические враги — они представляют прошлое и потому являются помехой на пути к прогрессу — и личные: они поднаторели в искусстве соблазнения, в сущности, они наставляют рога мужьям, чья занятость на общественном поприще делает их чужими для их жен и детей (309).