Разумеется, и это немаловажно, ассоциация протестантизма с идеалами индивидуальной свободы открывала пространство для феминистских требований более эгалитарного подхода к отношениям между мужчинами и женщинами. Даже с точки зрения сентиментальной домашней идеологии сила любви женщин могла мотивировать отдельные формы их публичной агентности (написание литературных произведений, как указывает Диллон, но также участие в аболиционистском движении, в движении за запрет алкоголя и в других морально окрашенных общественных движениях), тем самым ставя под вопрос реальность идеализированного различия между публичным и частным в то самое время, как оно привлекалось для оправдания непривычной политической активности женщин[103]. Но это были усилия меньшинства в вопросе о правах женщин. Господствующее мировоззрение, предполагавшее неэгалитарную взаимодополняемость одного пола другим, никуда не делось, как и идея о том, что религиозное угнетение происходит где-то еще, а не здесь. По сей день антимусульманская полемика преуменьшает значение христианских аспектов секуляризма, которые тем не менее стали частью эпистемического наследия не только Америки, но и Запада в целом.

Историки империализма документально подтвердили, что «цивилизационная миссия» включала в себя навязывание викторианских стандартов домашней жизни, идеалов домохозяйств с нуклеарной семьей и разделения сфер народам с совершенно иными формами социальной организации. Роль христианских миссионеров как агентов колониального господства также хорошо известна. В процессе имперской экспансии европейские государства договаривались с местными правителями о протекции для их религиозных эмиссаров, разрабатывая при этом теории о религиозных правах меньшинств. Саба Махмуд указывает на развитие общего «чувства христианского братства», несмотря на то что «Запад пришел к пониманию себя как сугубо секулярного»[104]. Но наиболее явно ассоциация женщин и религии в колониях артикулировалась в сфере, которая стала известна как «семейное право», — и это имело долгосрочные постколониальные последствия. Процесс был непростым, и он предшествовал по времени падению Османской империи.

Модернизация Османской империи в конце XIX века была попыткой реформаторов внедрить капиталистическое развитие и буржуазную идеологию, вдохновившись контактами со странами Западной Европы и изучением западного законодательства (в особенности Кодекса Наполеона). Среди прочего она включала в себя изменение закона шарии — «набора прецедентов, кейсов и общих принципов наравне с корпусом хорошо разработанных герменевтических и паралогических техник» — в стандартизированный, современный кодекс[105]. Следуя за Модерн и Коннолли, мы можем сказать, что шария была секуляризирована. Новый свод законов устанавливал ранее неизвестные разделения между уголовным, коммерческим, гражданским и семейным правом. Джозеф Массад указывает, что египетские юристы, ориентируясь на западные образцы, стандартизировали отдельные аспекты семейного права[106]. Как отмечает Ваэл Халлак, они унифицировали различные школы толкования, к которым женщины прибегали ранее в попытке получить ответы на волнующие их вопросы[107]. Мухаммад Кадри Паша первым назвал семейное право «законом о личном статусе» в 1893 году. Другой египетский юрист, Абд аль-Раззак Ахмад аль-Санхури, расширил понятие закона о личном статусе, включив в него и немусульман; его работы легли в основу гражданских кодексов в ряде арабских стран (включая Египет, Ирак, Сирию и Ливию). Цель Санхури была в том, чтобы сохранить шарию, даже когда она будет модернизирована. Это достигалось прежде всего введением четкого различия между полами, в котором женщины отождествлялись с традицией, мужчины — с поступательным движением истории вперед. Массад пишет:

За этим могло последовать предоставление им современного образования и знаний об экономике домашнего хозяйства и гигиене, но при этом «навязывалась асимметрия в обязанностях и правах» женщин и мужчин[109].

Различия, установленные в этих кодексах, сохранялись, переосмыслялись или заимствовались имперскими властями в арабских странах после распада Османской империи и в других местах. Закон, пишет Халлак (имея в виду британское правление в Индии),

Поскольку закон о личном статусе казался нерелевантным для имперского завоевания — «строительство государств как таковых в землях ислама не было целью», — он поначалу был оставлен в стороне в ходе реструктуризации[111].

Как утверждают Дженет Холли и Керри Ритч и их коллеги, колониальная экспансия трактовала сферы семьи и рынка как отдельные юридические области: семейное право и контрактное право[112]. Семейное право, теоретически осмысленное в качестве автономного поля юристом XIX века Фридрихом Карлом фон Савиньи, «распространялось по миру как часть влияния немецкой юридической мысли»[113]. Это был аспект рационализации юридической практики. Контрактное право относилось к публичным рыночным трансакциям и определялось как универсально применимое; семейное право или право личного статуса, в свою очередь, имело дело с тем, что воспринималось как местный обычай (чаще всего религиозная практика), поскольку касалось приватной сферы: сексуальных отношений, брака, развода и детей, но не владения собственностью, которое считалось вопросом контрактного права. Мужчины определялись в качестве единственных законных владельцев собственности, даже в ситуациях (как в Индии, описываемой Индрани Чаттерджи), в которых семейным богатством традиционно распоряжались женщины; регулирование всего, что касалось женщин, входило в компетенцию семейного права (обычно понимавшееся как управляемое религиозными верованиями и практиками), отныне кодифицированного отдельно ото всех отношений, с которыми оно в прошлом было тесно переплетено[114]. Махмуд пишет, что на бывших территориях Османской империи