И в тот же миг он с сестрой оказался в Скалистом саду Аберистуита в последний абсолютно счастливый день своей жизни. Какой-то прохожий указывает им на пик Сноудон, но Джордж видит лишь восторженное личико сестры. Повернувшись к нему, она обещает купить для него бинокль. Через две недели начались его мытарства, а впоследствии, когда он вышел на свободу и они поселились на Боро-Хай-стрит, она подарила ему этот бинокль на самое первое их совместное Рождество; Джордж тогда чуть не расплакался о своей судьбе.
Он преисполнился благодарности, но вместе с тем пришел в недоумение, поскольку Сноудон был тогда за тридевять земель и ничто не сулило им с сестрой возвращения в Аберистуит. Заранее угадав такую реакцию, Мод предложила, чтобы он занялся наблюдением за птицами. Эта идея, как и все соображения Мод, поразила его своей необыкновенной практичностью, и он стал по воскресеньям после обеда выезжать в заболоченные и лесистые местности близ Лондона. Сестра считала, что ему необходимо хобби, а он считал, что ей необходимо время от времени выставлять его из дома. Пару месяцев Джордж послушно отдавал себя этому занятию, но, если честно, за птицами в полете уследить не мог, а те, что садились на ветки или на землю, как нарочно, маскировались. Кроме – и сверх – всего прочего, наиболее выгодные, с его точки зрения, места для наблюдения за птицами непременно оказывались холодными и сырыми. Кто провел три года за решеткой, тот больше не захочет для себя холода и сырости, пока не ляжет в гроб, чтобы опуститься в самые холодные и самые сырые недра. Так, по зрелом размышлении, оценивал Джордж наблюдение за птицами.
– Мне в тот день было так тебя жалко.
Джордж поднял глаза: возникший перед его мысленным взором портрет девушки двадцати одного года на фоне огорчительно невзрачных развалин валлийского замка сменился образом седеющей немолодой женщины на фоне чайника. Заметив еще одну пылинку на кожаном футляре, Мод повторно прошлась по нему тряпкой. Джордж не сводил взгляда с сестры. Порой он затруднялся сказать, кто из них кого опекает.
– Счастливый был день, – твердо сказал он, держась за это воспоминание, которое от многократного повторения вслух переросло в уверенность. – Отель «Бель-вью. Фуникулер. Жареная курица. Нежелание собирать камешки. Поездка по железной дороге. Счастливый был день.
– Я по большей части притворялась.
У Джорджа не было уверенности, что он хочет растревожить свои воспоминания.
– А я никогда не мог понять, сколько тебе известно, – ответил он.
– Джордж, я тогда уже выросла. Возможно, я и была ребенком, когда начинались наши беды, но потом успела повзрослеть. Чем мне еще было заниматься, кроме как прокручивать все это в уме? От девушки двадцати одного года, которая почти не выходит из дома, утаить ничего нельзя. Утаивать ты можешь только от себя, притворяться только перед собой – и ждать, чтобы она на это купилась.
Уйдя мыслями в прошлое от нынешней Мод, Джордж понял, что в тогдашней девушке было намного больше от этой женщины, чем он мог бы вообразить в ту пору. Но сейчас ему не хотелось лишних сложностей. Для себя он давно решил, как было дело, и зазубрил историю собственного сочинения. Возможно, он и принял бы какое-нибудь уточнение общего характера, но меньше всего жаждал новых подробностей.
Мод это почувствовала. И если тогда, давно, он многое от нее скрывал, то теперь многое скрывала она. Она никогда не рассказывала, как однажды утром отец позвал ее к себе в кабинет и сказал, что сильно опасается за психику ее брата. Сказал, что Джордж пребывает в постоянном напряжении, но не соглашается взять ни единого выходного, а потому за ужином будет предложено, чтобы брат с сестрой съездили на день в Аберистуит, и, хочет она того или нет, придется ей подыграть отцу и настоять, чтобы они непременно, непременно съездили развеяться. Сказано – сделано. Отцу Джордж вежливо, но непреклонно отказал, а мольбам сестры противиться не смог.
В доме викария такие интриги были не в ходу. Но еще больше потрясла Мод отцовская оценка состояния Джорджа. Для нее старший брат всегда был надежным и ответственным, не то что Хорас, легкомысленный и неуравновешенный. И оказалось, что она была права, а отец не прав. Разве смог бы Джордж вынести все испытания, не будь он наделен куда большими душевными силами, чем виделось отцу? Но эти мысли она твердо решила держать при себе.
– У сэра Артура был один существенный недостаток, – ни с того ни с сего заявил Джордж. – Он выступал против избирательного права для женщин.
Поскольку брат всегда разделял суфражистские принципы, пока этот вопрос стоял на повестке дня, его суждение ничуть не удивило Мод. Поразило ее другое: какое-то неистовство его тона. Теперь Джордж смущенно отводил глаза. Цепь этих воспоминаний, вкупе со всем, что было потом, вызвала у него волну нежности к Мод и осознание того, что чувство это было и будет самым сильным в его жизни. Но высказывать такие ощущения Джордж не привык, да и не умел; даже самые косвенные признания повергали его в тревогу. Поднявшись из-за стола, он без надобности сложил «Геральд», передал ее Мод и спустился в контору.
Его ждали дела, но он неподвижно сидел за столом и думал о сэре Артуре. В последний раз они виделись двадцать три года назад, но, как ни странно, связующая нить между ними не прерывалась. Он держался в курсе публикаций и действий сэра Артура, его поездок и кампаний, его вторжений в общественную жизнь страны. Со многими его заявлениями – о пересмотре процедуры развода, о необходимости строительства туннеля под Ла-Маншем, об угрозе, исходящей от Германии, о нравственном долге вернуть Гибралтар Испании – Джордж соглашался. Но вместе с тем позволял себе откровенно сомневаться в менее известных идеях сэра Артура относительно развития пенитенциарной системы: тот предлагал, чтобы всех закоренелых рецидивистов, содержащихся в тюрьмах Его Величества, вывезли на шотландский остров Тайри. Джордж делал вырезки из газет, читал «Стрэнд», где печатались рассказы о нескончаемых достижениях Шерлока Холмса, и брал в библиотеке новейшие книги сэра Артура. Два раза он даже сводил Мод в кино, и они оценили замечательную игру Эйла Норвуда в роли сыщика-консультанта.
Он вспомнил, как, только-только обосновавшись на Боро-Хай-стрит, купил «Дейли мейл» исключительно для того, чтобы прочесть специальный репортаж сэра Артура о марафонском забеге в рамках лондонской Олимпиады. Джорджа менее всего интересовали спортивные состязания, но он был вознагражден дополнительным подтверждением (хотя таковое ему не требовалось) талантов своего покровителя. Описания, выходившие из-под пера сэра Артура, оказались настолько яркими, что Джордж перечитывал их снова и снова, пока они не сложились у него перед глазами в подобие кинохроники. Огромный стадион… зрители в ожидании… появляется щуплая фигурка, опередившая других бегунов… итальянец… в полуобморочном состоянии… падает, поднимается, снова падает, снова поднимается, ковыляет… и тут его начинает догонять ворвавшийся на стадион американец… упорному итальянцу остается двадцать ярдов до финишной ленты… толпа намагнетизирована… он вновь падает… ему помогают подняться… участливые руки проталкивают его за финишную линию, прежде чем с ним поравнялся американец. Но итальянский бегун, конечно же, нарушил правила, приняв постороннюю помощь, и победу присуждают американцу.
Любой другой специальный корреспондент на этом бы остановился, довольный, что сумел передать драматизм ситуации. Но сэр Артур не любой другой корреспондент; его настолько тронуло мужество итальянца, что он объявил сбор средств в пользу этого парня. По подписке было собрано триста фунтов, на которые итальянец в своей родной деревне смог открыть пекарню, – золотая медаль никогда бы не обеспечила ему такой возможности. Для сэра Артура был характерен такой поступок: равно великодушный и практичный.
После успешного завершения дела Эдалджи сэр Артур опротестовывал и другие судебные решения. Джордж, к стыду своему, признавал, что его чувства к последующим жертвам сводились к зависти, временами граничившей с неодобрением. Взять хотя бы такого Оскара Слейтера, чьему делу были отданы годы и годы жизни сэра Артура. Этого человека в самом деле несправедливо обвинили в убийстве, едва не казнили, и только вмешательство сэра Артура избавило его от виселицы, а впоследствии обеспечило ему выход на свободу; но Слейтер оказался низкой душонкой, профессиональным преступником, и не выказал ни грана благодарности тем, кто ему помогал.
