Помимо актуальности фигуры Мессалины для современного мира, важно восстановление ее истинного места в историческом нарративе. Ее история – не притча о претерпевшей несправедливость женственности; Мессалина – не просто невинная жертва в женоненавистническом нарративе. Она была сформирована той жестокой патриархальной системой, в которой жила и действовала и которую порой увековечивала.

Ее история – это в некотором смысле история укрепления императорской власти в середине I в. н. э. и конституционного преобразования Рима из республики в то, что было монархией по всем признакам, кроме названия. Август установил автократию и посеял семена династической системы – но по-настоящему ловкий его ход состоял в том, что он ограничил скорость этой трансформации и ее проявления. Ситуация была все еще неопределенной, когда Мессалина и Клавдий пришли к власти в 41 г. н. э., лет двадцать пять спустя после смерти первого императора Августа. В качестве императрицы Мессалина станет активной участницей неспешной революции римского политического ландшафта, проложив новые пути реализации власти, которые эксплуатировали или обходили старые, чисто мужские институты римской общественной жизни. Она создала новые модели женской власти, которые будут использованы ее последовательницами и которые помогут определить римские представления о том, что значит быть императрицей.

Мессалина, как я утверждаю, была важнейшей фигурой в истории имперского Рима I в. Наша одержимость ее половой жизнью заслоняет этот факт – в ущерб не только памяти о ней, но и нашему пониманию этого периода.

Большая часть известных сведений о жизни Mессалины исходит из серии письменных источников на латыни и греческом, составленных в следующие столетия после ее смерти, основные среди них – это «Анналы» Тацита, «Жизнь двенадцати цезарей» Светония и «Римская история» Диона Кассия. Тацит и Светоний были почти современниками, писавшими на заре II в. н. э.; Дион писал около века спустя, на рубеже II‒III вв. Каждый труд написан в собственном формате, и у каждого автора собственные предубеждения, что необходимо понимать, прежде чем мы начнем разбирать их представления о Мессалине. Разумеется, есть и другие источники, упоминающие Мессалину, но к ним мы будем обращаться по мере необходимости.

Публий Корнелий Тацит родился всего через несколько лет после смерти Мессалины, в середине 50-х гг. н. э. Его происхождение не вполне ясно, но он, по-видимому, был выходцем из семьи провинциальной знати, жившей на территории современной Северной Италии или Южной Франции; его родители безусловно обладали достаточным богатством и связями, чтобы дать сыну лучшее образование не где-нибудь, а в Риме. Тацит подавал надежды и скоро занялся общественной деятельностью при императоре Веспасиане, удачно женился, получал магистерские должности и, по-видимому, в начале 80-х гг., при императоре Тите, вошел в состав сената. Он поднимался по службе – тирания Веспасиана не помешала его карьере – и в 97 г. н. э. стал консулом.

Как многие из его собратьев-сенаторов, Тацит не был чужд литературных стремлений, но после своего консульства он обратился к истории всерьез. Его первая книга, «История», охватывает период между падениями двух тиранов – Нерона в 69 г. и Домициана в 96 г. В предисловии к этому труду Тацит обещал посвятить следующий труд более современной истории правления Нервы и Траяна, но, когда до этого дошло дело, переключился на еще более далекое прошлое, чтобы написать то, что и поныне остается лучшей историей Юлиев-Клавдиев, первой и самой скандальной династии Рима.

«Анналы», как называлось это сочинение, были созданы после пребывания Тацита на посту губернатора провинции Азия, вероятно на рубеже 110‒120-х гг. н. э. По завершении эти шестнадцать или восемнадцать книг составили непрерывный рассказ о периоде между воцарением Тиберия и низложением Нерона. В предисловии Тацит признавал, что «деяния Тиберия и Гая[3], а также Клавдия и Нерона, покуда они были всесильны, из страха пред ними были излагаемы лживо, а когда их не стало – под воздействием оставленной ими по себе еще свежей ненависти». Теперь, утверждал Тацит, он напишет историю этих времен «без гнева и пристрастия, причины которых от… [него] далеки»{8}.

Стремление Тацита к объективности было похвально, но нереализуемо. К тому времени, когда Тацит засел за «Анналы», он был сенатором уже лет сорок – более половины своей жизни. Его сенаторский статус был центральным для его идентичности, особенно потому, что он добился этого статуса сам, как novus homo (новый человек) из рода провинциальных всадников. У него тоже был собственный опыт тирании, при деспотическом правлении Домициана, однако этому императору Тацит был обязан крупнейшими достижениями своей карьеры – факт, который ему приходилось признавать, и, вероятно, он думал об этом с чувством вины. История Юлиев-Клавдиев была историей превращения Рима из сенаторской республики в автократию – Тацит никоим образом не мог быть нейтральным.

Тацитовы темы тирании, династии и узаконенной коррупции вплетены в самую структуру «Анналов». Тацит начинает повествование не с правления Августа, а с воцарения его преемника Тиберия – в момент, когда отпадают всякие сомнения в том, что Август создал не просто систему единоличной власти, но квазимонархическую династию. Та же самая тема отражается в противоречии между формой и содержанием у Тацита. «Анналы» написаны, как и предполагает название, в анналистическом формате, где повествование разбито по годам, представленным именами действующих консулов. Это была традиционная форма римской историографии, предназначенная для того времени, когда события года контролировались выборными сенатскими магистратами. Используя эту структуру, чтобы рассказать историю, в которой все чаще правят бал личные причуды и придворные интриги, Тацит вновь и вновь привлекает наше внимание ко лжи и лицемерию Ранней империи.

У Тацита была точка зрения, которую он доказывал, и история Мессалины могла оказаться очень полезной для него. Ее власть как императрицы (совершенно неконституционный титул, не имевший республиканских прецедентов) демонстрирует, насколько Рим был близок к монархии и как далеко он ушел от сенаторского правления. Слухи о том, что она использовала эту власть для утоления собственной жадности, капризов и сексуальной ненасытности, прекрасно совпадали с версией об опасной нестабильности и коррупции новой придворной политики. История Мессалины была слишком заманчивым примером, чтобы Тацит мог рассказывать ее беспристрастно.

Есть и более практическое препятствие для использования Тацита в качестве источника: сохранилась лишь часть «Анналов», а книги 7–10, охватывающие целиком период правления Калигулы и начало правления Клавдия, утрачены полностью. Тацит не оставляет нам никаких сведений о восхождении Мессалины; в уцелевшей части его повествования мы встречаем ее непосредственно перед ее низвержением.

Светоний, скорее всего, родился около 70 г. н. э. в семье всадников, ведущих свою родословную от Гиппона Регия (на территории современного Алжира). Он был всего лишь на поколение моложе Тацита и, будучи протеже своего друга Плиния Младшего, мог быть даже знаком с ним, но их профессиональные пути разошлись. Вместо того чтобы сделать карьеру сенатора, Светоний поступил на службу в императорскую администрацию в качестве литературного советника, библиотекаря и секретаря по переписке при императорах Траяне и Адриане, откуда в 120-е гг. был уволен (за какую-то неизвестную провинность).

Интеллектуальные интересы Светония отличались широтой, и он писал труды на самые разнообразные темы – от «О знаменитых гетерах» до «Об именах ветров». Однако больше всего его интересовал жанр биографии, и здесь речь пойдет о «Жизни двенадцати цезарей» – императоров от Юлия Цезаря до Домициана. В то время – может быть, еще больше, чем в наши дни, – биография была особым жанром историографии; рассказы о знаменитых людях, как достойных, так и внушающих ужас, служили дидактическим целям, и их изложение подчинялось сложившимся жестким структурным принципам.