— Привет.
— Даже в столовой тебя не вижу. Ты и не ешь, быть может? Все спишь? Это — Нина Эдуардовна, а это вот — Грачев.
Грачев кивнул, предварительно соскользнув со стола, и забрался обратно. Аспирантка с ожесточением терла пальцы, вычищая пыль.
Симбирцев размеренно, словно считая шаги, походил, строго взглядьн вая на покорно сникшето Грачева, как на подследственного, и официально промолвил:
— Я действительно очень давно тебя, братец, не наблюдал. Все спишь? Или — лежишь и обдумываешь? А? Ну скажи.
Аспирантка встрепенулась, нервно чмокнув губами, и проговорила:
— Так. Мы работаем сегодня еще? Так. Или — уже всс?
— Ни-на! — воскликнул Симбирцев, —милая Нина! Сейчас. Безусловно! Безусловно — да. Работаем! Мне и так ведь, слов нет, неловко, что вот на ваши плечи, женские плечи, падает, так сказать, этот труд. Среди этой пыли. И грязи. Скверно! Я даже не знаю! Если бы не вы!
— Ну ладно, — буркнула Нина, смягчившись. —Я пойду. Так. Там покурю, позовете.
— Я даже не знаю, как мне вас, —вдогон попричитал Симбирцев, обернулся к Грачеву, вгляделся и спохватился, —ах, да… Итак: спишь или все же — обдумываешь? Я думаю, что прав я в своей догадке? Да? Ведь неспроста… ты? Да. Можешь не отвечать. Для меня — ясно. Не-со-мнен-но. Точно так. Но, братец, если даже то, что с тобой, —это просто так, и спишь, то я готов завидовать тебе. И таким, вот Шелковникову, к примеру. Если вы — вот так, и больше вам ничего не надо — значит, вы знаете о жизни что-то такое, чего я не знаю. Что позволяст нс замечать ни жизни, ни смерти. Может статься — это счастливей. Хотя я не счастья, как ты понимаешь, ищу.
Он снял очки и, сжав их, как мертвую стрекозу, продышал прямо в щеку Грачева:
— Но все же. Вот так жить… И ничего не меняя?
— Ну почему же, — Грачев зажмурился от зсвка. —Вот сегодня как раз я решил многое изменить. А чем это вы тут занимаетесь, ребята? Что созидаете? Летучий штаб оперативного отряда? Склад одноразовых шприцов? Самоокупаемый публичный дом на базе рабфака и первого курса?
— Видишь ли, — серьезно объяснял Симбирцев. — Мыслится такая штука — некий культурный неформальный центр как интегрирующее начало будущей независимой ассоциации студентов и молодых ученых, то есть база нового поколения, обладающего совершенно широкими, что ли, нравственными границами на основе свободы. И только на основе свободы. Которые смогут оторваться от всего, чистые. Ядро будущего дерева общества. Мы расшевелим всех, —он довольно рассмеялся, и очки его заблестели, —мы собьем этот жир! Разбудим сначала наших, потом закру-тится. И пойдет — кругами по воде. Хватит, думается, терпеть общий сон. Ждать больше нечего, от прошлого мы рванули уже достаточно далеко. Народ же гибнет. Мы тут разбираемся, а ты знасшь, между прочим, что здесь сплошь бутылки да, извини меня, презервативы… Скверно! Сгореть со стыда перед Ниной можно, честное слово… Знаешь, сколько она для меня делает…
— И я бы на твоем месте ее отблагодарил, —у Грачева лодочкой на губах качнулась узкая усмешка, — да, скопленья… — он нагнулся к полу, разгребая бумажную кучу, оглядываясь на смутившегося Симбирцева. — А ты по-прежнему? Братец? Лекции на заводах и фабриках? Доклады в научном обществе? Ученый совет. Борьба за чистоту в буфете. Контроль над парткомом. Контролирусшь? И красный диплом? В партию ни в какую не вступил?
Симбирцев протирал краем майки очки, показывая впалый живот.
— Мы за беспартийное общество, — пояснил он, — партком меня уже не волнует. А что касастся диплома… То ты же знаешь, сколь ничтожно для меня значение… Что с тобой?!
Грачев швырнул от себя пыльную синюю тетрадь и как-то всхлипнул, вздернув плечами, его шатнуло, как на ветру.
— А? — испуганно побледнел Симбирцев.
— Вот. Вот это.
— Что? Это? — нагнулся Симбирцев к тетради. — Это? Да? Да черт его знает, конспекты, что ли, чьи? Да что с тобой такое?
— Что вот это, что вот это, вот это, — спешил горячо Грачев и показывал на обложку. — Вот это!
— Да конспекты это чьи-то! — громче, громче повторял Симбирцев, — ты можешь сказать? Сказать ты можешь? Меня-то зачем толкасшь? Да ты кончишь ломаться, черт тебя раздери!
— Что вон там на обложке! Что вон там на обложке?! Ну-ну, вот на пыли! Ну ты, очки свои протираешь, нет?!
— Вот, черт, швыряет, а тут и без него, — Симбирцев потащил тетрадь на свет и кривил губы, разворачивая ее: так, этак. — Ну, пыль!
— Ну а на пыли!
На крепко запыленной обложке узорчатой тропкой тянулись чистенькие отпечатки лапок, как крохотные цветочки с растоитанными и вмятыми в землю лепестками, карабкались, тянулись уверенно, лишь чуть срываясь, чиркая радужным росчерком в сторону на пыльном плотном небе. Тетрадь потяжелела и запрыгала в руках, словно по ней царапало, перебиралось, переваливалось мягкое, скребущее, с круглым пляшущим окончанием, изготовляясь к прыжку, продолжению пути.
— Грызун, —заключил Симбирцев и прочувствованно продолжил, — вот видишь, До какого бедственного и ужасающего состояния довели мы, молодые, свой быт. Скверно! Даже в читальном зале! Ладно уж в столовой. Я по утрам в столовой подрабатываю — вот стою сегодня, прямо сегодня, у мойки, такой деревянный настил под ногами и вдруг чую — что за черт…
— Ну не надо же! — умолял Грачев, — ну не надо!
— Да что, братец? Ты крыс, что ль, боишься?
— Нет. Нет, но вот что: мне нужна твоя помощь. Вот сейчас мне очень нужна твоя помощь, ты помоги мне, — Грачев пятился, до самой стены, щупая пальцами подбородок, стискивая кожу, ткнулся в стену и сполз на пол, утомленно вытянув ноги вперед.
В коридоре ходила туда-сюда курящая аспирантка, усмиряя свою обделенную плоть, внизу, в зиме, под ветром и снегом летучим, спешили люди, с размахом проскальзывая языки заледеневшего асфальта, и торопились к трамваю — тот глотал их и, трезвоня невидимыми колоколами, которых нет, уносился прочь меж голых, как рыбьи кости, деревьев, и на смену ему звенел другой…
— Я готов, — мигом присел ошарашенный Симбирцев. —Ты же знаешь: на самом деле я тебя очень уважаю. Может, внешне только игра некоторая есть… А так… Я с первого курса понял, что ты — сильный лидер, я всегда тебя поддерживал, прислушивался. Ждал от тебя многого. И очень пожалел, удивительно и обидно было, что ты… тогда… ушел. Это на тебя Шелковникова влияние. Он вообще — алкоголик. Хотя, может быть, ты не очень сейчас пьешь, братец?
— Погоди ты, — процедил Грачев, — обожди. Ты вот что. Ты мне по-мочь можешь? Сразу говори. Без трескотни. Только без завываний. Ты, интегрирующее начало, можешь человеку помочь?
— Да, могу! Слов нет. Но странно как-то просишь, просишь и — так говоришь… Обидно.
— Погоди ты, — Грачев оторвал руки от лина, оставив на нем малиново пылающие полосы, перемеженные белыми бороздами. — Короче, что делать? Что делать? Так, время — это сегодня. Сегодня вечером. Место — в моей комнате. Мы: ты и я, отодвигасм шкаф. Сначала включаем свет и сильно пошумим. И отодвигаем шкаф — весь мусор сразу оттуда, кучей, в сторону, к стене, а может, и сразу вынесем…
— А еще можно пол вымыть… — подсказал горячо Симбирцев.
— Погоди ты! Так. Дальше, Берем пустые бутылки. В эти пустые бутылки мы набиваем бумагу. Рваную. Разную. Любую… Бутылки нужно взять большие, у нас есть. Как можно больше. Можно молочные —у них шире горло. Далее: поджигаем бумагу. Она горит. Дым из горлышка идет, а мы бутылки туда, в дыры, вниз горлом! И дым туда, вниз, под пол. В общем, прикидываем: доступ воздуху есть? Есть. Да. Дым идет в дыру. это два. Они, может быть, полезут с других дыр, но не у нас! Не у меня! Они не высидят! В дыму!
— Да кто? — кротко вставил Симбирцев.
— Далее. Может быть, дым, часть его, будет скапливаться в комнате, а мы сразу изначально открываем окно. Если это и будет, то совсем недолго, — еле слышно рассуждал Грачев, пошевсливая персплетенными пальцами. — Это вряд ли будет дольше, чем четверть часа… Правда, есть вариант. Вдруг дыра у нас глухая? Другие выходы завалены? Или выше по уровню, и дым раньше заполнит их? Даже если просто — их много и кто-то из них ломанется наружу к нам, сквозь дым… Ну вот тогда и ну-жен ты. Возьмешь гантелю и с этой гантелей у самой дыры. Запомни, смысл в том, чтобы не дать сй даже высунуться полностью. Точно в голову! Но быстро. Она ведь будет ошалевшая от дыма. Она — мигом! Ка-ак выпрыгнет! Они вообще-то очень могут прыгать, и все будет зависеть от тебя. Поспевай. Лишь бы ты ее не упустил, тогда мы с ней не сладим. Опа может кинуться прямо на нас, на ноги, полезть по одежде, цепко так, шустро, — Грачев вдруг хрипло запнулся, сжав рукой горло, утопив подбородок в грудь, стиснув зубы, раздьнпался и заключил. — Я все продумал. Если сильно в комнату дым, и наружу… Мы сами в дыму, и дальше, мы дверь, если начнут стучаться, мы все равно не откроем. Главное — выдержать время. А ты убъешь ее. Вот! Вот : не оглушить. Убить. Быстро прихлопнуть. Вот куда девать потом, не подумал.