Когда в Хороге на общем собрании решался вопрос о составе групп, всех удивило поведение Анатолия… Ему, как специалисту по асбесту, предложили войти в группу Дмитрия Васильевича. Он отказался.

– Почему? – спросил Дмитрий Васильевич. – Ваши знания нужны в этой группе экспедиции.

– Я прошу направить меня на Зор-Куль!

– Не вижу оснований, – сказал начальник. – Поедете на Мургаб!

– Дмитрий Васильевич, товарищи! – обратился ко всем Анатолий, бледнея от волнения. – Разрешите поехать в верховья Памира. Я был там, знаю тропы. Пусть с Дмитрием Васильевичем едет Рая Аксенова – специалист не хуже, чем я.

Когда он говорил, каждый понимал его по-своему: одни считали это капризом, другие видели логичность доводов – бывал на Зор-Куле, знает дороги.

Но были и такие, которые подозревали сердечную привязанность: не было секретом, что он давно дружил с Раей Аксеновой, они вместе кончали геологическое отделение, проходили практику, и многим казалось, что он рвется в молодежную группу из-за Раи. Так думал и Дмитрий Васильевич. Но когда Анатолий сказал, пусть Рая едет на Мургаб, все удивились и поняли, что у него причина более серьезная, хотя и не знали – какая.

Все смотрели на Раю. Она была удивлена не меньше других. Чуть растерявшись, ответила:

– Хорошо… Я… поеду на Мургаб.

Все вздохнули облегченно. Вопрос был решен.

Дмитрию Васильевичу ничего не оставалось, как согласиться с молчаливым мнением и отпустить Анатолия на Зор-Куль, хотя он так и остался в недоумении.

Было и другое собрание, которому я оказался свидетелем невольным.

Оно проходило ночью, у костра, когда, высадившись с последней машины, мы перешли на пешеходный марш. После ужина, коротко сказав о задачах, предстоящих на завтра, я пожелал ребятам спокойной ночи и направился к своей палатке.

Время было позднее, но с места никто не двинулся.

– Выступаем в пять! – предупредил я и завесил дверь.

Багровые отсветы играли на полотняных стенах, голоса ребят отчетливо звучали в тишине. Я лег, но сон почему-то не приходил.

Все знали мою привычку – засыпать, едва коснувшись изголовья, но сейчас я заснуть не мог. Стоило закрыть веки – и перед глазами плыли, кружились обрывы, скалы, россыпи цветов, в ушах слышался шум бегущей воды. Я перевернулся на бок, на другой – сна не было.

У костра говорили о самых обыкновенных вещах: о рюкзаках, обуви, геологических картах.

Девушки, как я понял, спорили о форме причесок, наиболее подходящих для работы геологов. Спор становился принципиальным, и кто-то из парней, желая подшутить, сказал, что лучшей прической будет – как в армии: стрижка под машинку. Ребята засмеялись, а девушки обозвали советчика верблюдом.

– Давайте начинать, что ли? – спросил кто-то громко.

Я узнал голос Анатолия. Нотка взволнованности отчетливо звучала в его словах, и это напоминало собрание в Хороге. У костра замолчали. Я тоже насторожился.

– Предлагаю это считать неофициальным комсомольским собранием. Протокола писать не будем, пусть каждый выполняет решение по совести… А вопрос выношу один: о пещерном лотосе.

„Что?“ – чуть не вскрикнул я в палатке и сел на своем ложе.

Сон сдуло как ветром. Анатолий продолжал:

– Случайно я узнал в институте, что к Дмитрию Васильевичу обратился академик Брежнев с просьбой отыскать на Памире пещерный лотос. Сам Дмитрий Васильевич решить вопрос не мог и говорил с директором. Павел Иванович высмеял это предложение и предупредил, чтобы мы насчет лотоса не фантазировали, а занимались своей работой. Смешного, по-моему, ничего нет. Я убежден, что цветок существует или существовал в этих местах, и у меня имеются, – он сделал паузу, – некоторые данные…

– Объясни! – потребовал кто-то из комсомольцев.

– Объясню, – ответил Анатолий. – В 1958 году я работал с экспедицией в истоках Аму-Дарьи, чуть выше – на плоскогорьях, ведущих к Сарыкольскому хребту. Приходилось общаться с чабанами, табунщиками, засиживаться у костров, слушать песни, предания. И однажды я услышал о пещерном цветке, который спасает жизнь раненым и продлевает ее старикам. Один старый чабан мне сказал: „Что вы ищете камни да железо? Железо сделает руки человека крепкими, но не прибавит ему жизни, не смягчит душу. Почему никто не ищет цветок жизни, который растет в пещерах, не видит солнца, но способен влить солнце в одряхлевшие глаза человека? Цветок есть в наших горах, и отец моего отца знал пещеру, срывал золотые цветы, и потому жил так долго, что у моего отца поседела борода, хотя из четырнадцати сыновей он был самым младшим…“ Мы тогда все обратили внимание на рассказ чабана, засыпали его вопросами: „А каков он, цветок? Как растет?“

„Говорили, – ответил чабан, – растет он в пещерах, в воде, пьет родниковую влагу и прозрачен, как горный ключ. А на солнце сгорает пламенем, оставляя после себя золотой дым…“

– Действительно, фантазия! – рассмеялась Ирина Радская. – Сгорает в руках!..

– Подожди ты, – сказал кто-то, – не перебивай!

– Мы спрашивали чабана, – продолжал Анатолий, – где эта пещера. „Слышал – на востоке, – отвечал он. – Под тремя зубцами, и вход под средним из них…“

– И сколько в горах этих зубцов! – снова зазвенела Ирина. – Под каждым копаться?..

– Да помолчи ты! – в сердцах крикнул радист Федя Бычков. – Блеешь, как коза!

Ирина замолчала, видимо, обиделась и больше не подала голоса ни разу.

– Но самое удивительное, – говорил Анатолий, что в других местах и в другой легенде я снова услышал об этом признаке – о трех зубцах.

– Это существенно! – сказал кто-то из парней.

– Убеждает! – согласились другие.

– Тише, минутку! – крикнула на всех Юля Крутова. – Дайте досказать! Дисциплины нет.

– И знаете, – продолжал Анатолий, – когда мы переходили на другой участок, с высокого нагорья я увидел в бинокль вершину с тремя зубцами. Это на самой границе с Китаем – где не бывает нога человека.

На миг возникло молчание, потом заговорили сразу, возбужденно, но, видно, Анатолий подал знак – затихли.

– Петр Михайлович Брежнев – ученый-медик. Он изучает народную медицину, ездил в Китай, в Тибет. Там на пещерный лотос указывают как на действительность. Отчего же у нас называют это фантазией?.. – голос Анатолия дрогнул. – Я считаю, лотос существует и предлагаю цветок искать!

Снова молчание. Потрескивали сучья в огне; в кустах что-то пискнуло, пронесся шорох убегавших по сухой листве лапок. Затем посыпались вопросы:

– Как предлагаешь искать?

– Расспрашивать старожилов, табунщиков, знающих местность лучше других. Особо исследовать пещеры, затененные водоемы, потому что растение любит темные места и избегает солнца.

– А где брать время?

– Совмещать. Поиск проводить одновременно с работой.

– А как начальство?

– Думаю, Дмитрий Васильевич не возражал бы, к нему обратился академик Брежнев; как посмотрит Александр Гурьевич…

Это про меня…

– …не знаю: в институте он молчал – ни за, ни против… Да и я молчал: сами знаете Павла Ивановича – в его присутствии не разговоришься…

– Лишь бы сам – „Ясно?..“ – передразнил кто-то голосом Павла Ивановича.

Засмеялись. Потом кто-то осторожный поставил вопрос:

– А вдруг Александр Гурьевич не разрешит?

– Искать будем сами! – с жаром выкрикнуло несколько голосов.

„Ах, вы, курносые, – подумал я, – разрешу или нет…“

Но тут меня под защиту взяла Юля Крутова:

– Разрешит! – убежденно сказала она. – Особенно, если ему разъяснить хорошенько…

Мне становилось весело: выдался случай, когда можно услышать истинное мнение подчиненных о начальстве. Я засмеялся: „Если ему разъяснить хорошенько…“ Ладно! Посмотрю, как вы это сделаете!..». Собрание у костра подходило к концу.

– Итак, – подводил итоги Анатолий, – искать согласны все.

– Все! – дружно гаркнули голоса.

– Кто за – поднимите руки.

Руки, очевидно, подняли все, потому что Анатолий сказал:

– Единогласно! Собрание считаю закрытым.