Вдоволь наслушавшись на прощанье няниной воркотни, Боря вернулся в кабинет. Он был далеко уже не так печален, как утром. Его разлуку с родным домом скрасила мысль, что, вернувшись в Булановку на Рождество, он опять найдёт в ней всё по-прежнему, снова встретит людей, горячо любимых и дорогих сердцу…

Боря вошёл в класс вместе с другими учениками. Вошёл с ними и Николай Андреевич.

– Погодите немножко, голубчик, надо вам место приискать, – сказал он ласково Боре, положив ему руку на плечо, – дайте всем сесть на свои места. Я хочу и вас посадить. Как зовут-то вас, дружок?

– Борей.

– Нет, мне не имя надо, мне фамилию: у нас, знаете, голубчик, мальчиков тут не по именам называют, а по фамилиям. Как фамилия-то ваша?

– Буланов.

– Буланов. Ну, как бы не забыть… Буланов, Буланов, Буланов… Авось не забуду…

Боря, взглянув кверху на весёлое лицо этого господина, которого он в жизни первый раз видел, заметил, что тот приветливо улыбался, глядя на него. И тут Боре подумалось: «Какой он добрый! Должно быть, он очень хороший, этот господин». Много раз приходилось Боре слышать и читать раньше о школах, о гимназиях, о злых мальчиках, которые бьют новичков, и о строгих гувернёрах и учителях, которые любят ставить нули да единицы и стараются обходиться с воспитанниками грубо, наказывают их и бранят. Он даже где-то вычитал стишки, из которых ему запомнилось несколько грубых строк:

Хоть Боря раньше никому не поверял своих мыслей, но (надо правду сказать) он частенько подумывал и побаивался, что, поступив в гимназию, он подвергнется разным строгостям и неприятностям. Случай с Угрюмовым, происшедший при первом же вступлении Бори в среду гимназистов, подкрепил в нём эти опасения: действительно, на первых же порах ему пришлось столкнуться с грубым и сильным товарищем, который, очевидно, привык встречать новичков совсем не по-товарищески. Но когда Боря посмотрел на Николая Андреича и почувствовал у себя на плече прикосновение его руки, ласковое и покровительственное, то сейчас же заметил, что эти опасения обманывают его, и подумал, что в этом добром господине он, наверно, найдёт себе защиту.

– Вот, кажется, здесь свободно, – говорил между тем Николай Андреич, ища глазами по классу. – Путилин, около вас ведь никто не сидит?

– Нет, Николай Андреич, – ответил Путилин, маленький, чёрненький гимназист со смуглым, впадавшим в жёлтый цвет лицом и густыми, коротко остриженными волосами, чёрными как вороново крыло.

Отвечая Николаю Андреичу, он поднялся с места, потом вышел в проход между партами и пропустил Буланова к пустому месту. Когда Боря протискивался мимо него, Путилин следил за ним своими острыми чёрными глазами, словно хотел что-то поймать в его лице и сразу разгадать своего нового товарища.

– Ну вот, здесь вам будет хорошо, – сказал Николай Андреевич. – Садитесь вот тут, у стенки. А на доску вам видно?

– Видно.

– Хорошо видно? Прочитайте.

Николай Андреевич написал очень мелко на доске мелом слово.

Боря прочитал:

– Буланов.

– Ну, значит, хорошо видите, – удостоверился Николай Андреич и вышел из класса.

В дверях ему встретился другой господин, также во фраке со светлыми пуговицами. Это был учитель. Он шёл в класс давать урок. Когда он сел на кафедре на стул и стал проверять по журналу, кого из учеников не было в классе налицо, кто-то из гимназистов сказал ему:

– Константин Петрович, у нас новичок есть.

– Новичок? Кто?

– Буланов. Вот он, на третьей скамейке у стены.

– А! Ну, познакомимся, – сказал учитель, обратившись к новичку.

Боря не знал, что нужно вставать при разговоре с начальниками, и продолжал сидеть. Поднялся он только тогда, когда Путилин, удивлённый его неведением, толкнул его в бок и шепнул ему:

– Встань, встань!..

– Вы откуда к нам поступили? Дома учились до сих пор? – спросил Константин Петрович Буланова.

– Да, дома.

– Где? Здесь, в Петербурге?

– Нет, в деревне.

– Должно быть, в пансионеры поступили?

– Да.

– А в журнал ваша фамилия вписана?

– Не знаю.

Константин Петрович заглянул в журнал.

– Нет ещё. Надо вписать. Ну, садитесь, – разрешил он, занося в список фамилию новичка. – Учиться будете хорошо?

– Постараюсь.

Боря почувствовал, что он краснеет, конфузится.

– Да, да… Надо стараться. В классе будьте внимательны, уроки готовьте прилежно… Задаём мы немного: всегда можно поспеть справиться с уроками. Стоит только захотеть – и будете хорошим учеником. Ну, садитесь. А мы начнём урок.

Опускаясь на скамейку, Буланов почувствовал вдруг сильную боль в ноге. Лицо его вдруг сморщилось. Он не выдержал, и у него вырвалось невольное «ой!». С задней скамейки ему подставили карандаш, на который он и наткнулся, так что тот, переломившись, упал на пол и застучал по нему. Константин Петрович услышал это «ой», поднял голову и воззрился вдаль:

– Что там такое? Должно быть, баловство какое-нибудь?

Боре и больно-то было, да и страшно сделалось. Он испугался, что учитель недоволен им. Он ничего не ответил Константину Петровичу, но от боли продолжал морщиться.

– Не фискаль, не фискаль!.. – послышался ему шёпот с задней парты.

Тогда Константин Петрович спустился с кафедры и подошёл к нему.

– Что тут?

– Не знаю, – ответил Боря.

Он действительно не знал хорошенько, что такое произошло и от чего ему вдруг сделалось так больно.

– Как не знаете? Ведь это вы сейчас крикнули?

– Я.

– Почему же вы крикнули?

Боре не хотелось жаловаться, хотя он был уверен, что не сам он виноват. И солгать ему не хотелось. Словом, он не знал, как ему извернуться. А сказать что-нибудь надо было непременно: учитель стоял подле и ждал ответа.

– Должно быть, это… карандаш…

– Ну?.. Карандаш?..

– Я… кажется… наткнулся…

– Как же вы наткнулись?

– Не знаю…

– Подставил кто-нибудь? – догадался Константин Петрович и пытливо окинул взорами соседей Буланова.

Буланов же, испугавшись, что может выйти какая-нибудь неприятность для его соседей, предпочёл солгать, чтобы только выгородить их, и заговорил торопливо:

– Нет, не подставил… Я его сам держал… в руке держал… Только он у меня… выскользнул…

– Выскользнул? И вы наткнулись на него, когда садились?

– Да, – подтвердил Боря, всеми силами стараясь смотреть Константину Петровичу прямо в глаза и чувствуя, что это стоило ему немалых усилий.

– Очень жаль, – сказал учитель, поверив ему, – вы бы, голубчик, как-нибудь осторожнее. А то, небось, больно? А?

– Ничего, пройдёт.

– А теперь пора и за дело приниматься, – начал Константин Петрович. – Кто у вас сегодня дежурный?

– Я, – отозвался Путилин, вскочив на ноги.

– Что я задал к сегодняшнему уроку?

– Полцаря лесного.

– Как это – полцаря?

В классе засмеялись. Засмеялся и Путилин.

– Т. е. половину этого стихотворения.

– Э-э, голубчик! – пристыдил его Константин Петрович. – Во втором классе, большой уж мальчик, а не умеете выражаться.

Начался урок. Ученики отвечали первую половину стихотворения «Лесной царь», учитель поправлял их, сам показывал им, как надо читать стихи, чтобы было выразительнее; потом принялись разучивать вторую половину; сначала прочитали её несколько раз по книге, затем стали пробовать читать наизусть; некоторые, вставая с мест, задавали Константину Петровичу вопросы, а он им объяснял непонятные слова, и опять продолжалось чтение.

Боря внимательно слушал ответы и объяснения. Новая обстановка интересовала его. Кто учился в гимназии или в школе, тому, конечно, хорошо знакома эта обстановка: парты в несколько рядов, с проходами посредине; впереди – кафедра; на передних стенах – чёрные доски; с левой стороны несколько окон с простыми шторами и с матовыми стёклами в нижнем переплёте, чтобы воспитанники во время занятий не глазели на улицу; стены выкрашены светлою краской и местами (где ж этого не бывает!) забрызганы чернилами; с потолка висят три лампы, не очень фасонистые; в переднем углу – образ, а в одном из задних – большая, неуклюжая печка, у которой обыкновенно так любят сидеть и греться, а подчас и вздремнуть некоторые ученики (те, которые поленивее). Кому же из образованных людей незнакома эта обстановка, среди которой почти все они выросли, воспитались и вышли в люди?.. Но на первых порах каждый из них, как и наш Боря, не мог ещё сразу оглядеться, привыкнуть к ней и почувствовать себя в этом новом положении как дома. Однако дети скоро привыкают к ней. Боря Буланов также в первый же день, так сказать, обсиделся в новой обстановке, и его уже стала интересовать не столько она, сколько люди, с которыми ему предстояло жить. Он приглядывался к товарищам, приглядывался и к учителям, которые также знакомились с ним. В этот день у них было пять уроков, и каждый из них начинался тою же рекомендациею, как начался и первый. Когда учитель входил в класс и усаживался на кафедре, кто-нибудь из учеников считал долгом доложить ему о новичке. Начинались расспросы, кто этот новичок, откуда, как фамилия, вписана ли в алфавит в журнале и проч. Потом урок шёл своим чередом, а когда звонок прекращал его и ученики выходили в коридор и в залу, Боря держался в стороне, всё больше где-нибудь у стенки, ещё не зная хорошенько, куда ему деваться.