Но… что же в действительности случилось с принцессой? «Судьба его могла бы быть сюжетом баллады» – сказано у Дж. Лондона[24] об одном из героев. Вот и судьба принцессы… но – не этому посвящена сказка. Ведь Ведьма и вправду дала принцессе волшебное питье, что позволяло жить на суше, а взамен – взамен попросила лишь одну жемчужину из её диадемы… Ведьма даже пообещала принцессе, что каждый год, в ночь полнолуния, сможет она вернуться в море… Не сказала она лишь об одном – пока жемчужина будет у неё, принцесса никогда не будет счастлива. Ведьма положила жемчужину в большую чёрносинюю раковину, служившую ей шкатулкою…

А что же Краб? Одни говорили, что отважился он бросить вызов самой Ведьме, и что морские черти бросили его панцирь в самую глубокую чёрную впадину, другие – что просто однажды нашли его бездыханным в его расселине… Вот такой грустный конец у сказки… Но…

«Не спешите расстраиваться, Ваше Высочество – мягко сказал S., видя, как глаза принцессы наполняются слезами, – прочтите лучше ещё один, вот этот пергамент, который имеет отношение к вашему старинному роду…»

«Но на этом мои испытания не закончились. Ведь я должен был, по прихоти Ведьмы, из ничего, лишь из своих воспоминаний да вдохновенья[25] – создать совершеннейший волшебный мир – на погибель принцессе. И вот, вкладывая в него те мучительно-сладкие переживанья, всё то, чего я был лишён так долго: нежное прикосновенье ладошки юной танцовщицы, взгляд белого пони с бантиком в чёлке, ароматы цветов и осеннего прелого леса, тоску дорог и многоцветье закатов – я вдруг понял, что хочу подарить ей этот мир – весь, без остатка… А меж тем я не смел даже обмолвиться о том, что встреча наша – не случайна, потому что тогда я навсегда бы остался в услуженьи у Ведьмы в этом ужасном своём обличьи, к которому я, впрочем, успел уже привыкнуть за столько лет… Но – ах, какою волшебной музыкою звучал для меня её голос, когда окликала она меня в условленный час, какие сиянья, прекраснее всяких полярных, блестели, поднимались из глубины её дивных, зеленовато-хрустальных глаз, когда разглядывала она приготовленные для неё цветы и букеты… И тот день, когда она исчезла – день моей свободы, которой ждал я столько лет, гулкой чернотой отозвался в моём сердце, потому как мертво и пусто оно теперь было без неё – отныне и навек, ибо даже созданное мной – всё, что было у меня – унесла она с собой…

И когда, полузадушенный страшными щупальцами полипов, пробившись сквозь полчища морских чертей появился я перед Ведьмою – всё поняла она. Хоть и прекрасен был её облик, она умела становится прекрасной – пусто было моё сердце. И бессильной болью и злобой звучали её хриплые стоны, когда я уходил, унося то единственное, что было нужно мне – жемчужину…»

С тех пор, в тщетных поисках принцессы объездил я все прибрежные страны, всюду расспрашивая и разузнавая о ней. Всё было напрасно. И вот однажды, в тоске и отчаяньи, прибыл я в одно приморское королевство[26]… Я помню все подробности того баснословного дня. Солнце, бросая длинные тени на песчаные откосы, лазурь моря, да красный нищенский ольшанник, уже опускалось… И угодливый трактирщик, подав кушанья, стал говорить что-то о бродячих артистах. Но я был утомлён дорогою, и почти не слушал его…

И вдруг – странная, старинная, пронзительная и нежная мелодия заставила меня выйти на площадь, где стоял балаган странствующей труппы. Когда-то он был из ослепительно белого холста, но время заставило его потускнеть, хотя калейдоскопические, радужные, разноцветные отсветы совсем уже заходящего солнца в звёздах из серебряной фольги[27], которыми он был украшен, придавали ему вид волшебный и таинственный… Меж тем музыка, скорбная и наивная, продолжала наполнять площадь, на которой собрался народ. И вот зажглись факелы, полог балагана раздвинулся, и на грубый деревянный помост[28] перед ним…

… Была она всё так же прекрасна, всё так же легки были её стремительные движенья, лишь серебряные колокольчики на браслетах у запястья[29] звучали печально, в такт музыке. Но вот она подняла глаза…

«Однако же я становлюсь сентиментален, право» – прошептал S., глядя, как дивные, зеленовато-хрустальные глаза принцессы, которые она подняла на него, наполняются счастливыми слезами.

«…Ну вот. Теперь – сказка действительно закончилась, а мне осталось добавить совсем немногое, ваше Высочество. Как скажет потом один безнадёжный романтик: «Жили они долго и счастливо, и умерли в один день…»[30]

[31]

Кривляющиеся, никогда не бывшие, но реальные, уродливые как-то изощрённо-извращённо, до дрожи в спине и страха, такие, чтоб сниться потом – не существа, a порожденья бесконечного ужаса – те, что сначала лишь почудились в сухом чёрном тумане впереди, в этой клубящейся тьме, и исчезли в ней – вдруг, в какое-то, с перебоем сердца[32] мгновенье – проступают, появляются снова, перехватывая дыханье, наполняясь жутью и отвращением прикосновенья, грозя тоскливой, невыносимой утратой навеки своего я, себя, других, самого дорогого… пользуясь невозможностью избавиться, стряхнуть, тем, что нужно ползти[33] через этот все сужающийся коридор, в перехватывающей дыханье, ожившей, клубящейся, не отпускающей тьме…

А потом – судорожный вдох, и – все еще невозможность осознать, совместить времена, пониманье и обреченность принятия этой, такой вечности, но…

Еще вдох, и вдруг, где-то в самой глубине, оживает несовместимость – души и этого сна….

И – снова вдох, но уже чуть-чуть, пусть пока еще неуловимо, меняется освещенье, и где-то вдалеке, из вязкой, мутной, насыщенной кошмаром, безнадежной тьмы, вдруг проступает – прозрачность. Клубы тумана впереди становятся светлее, и через несколько едва сделанных шагов – туда, к просветленью, исходная черноугольная тьма бледнеет и расплывается, как акварель, кошмар отступает.

И – вдох-вдох-вдох! – уже прозрачно загустевает светлый еще туманный хрусталь на стенах грота, прохладная, еще темная в глубине вода почти по пояс, но уже виден свет – совсем другой, прозрачно-утренний, чуть сумрачный, но в нем – ослепительно белеет влажными лепестками нимфея[34]…

Всего несколько шагов – туда, к ней, преодолевая сопротивленье воды – копыта вязнут в песке дна… но это уже другая вязкость, и ладонь Фавна, вся в капельках воды, – прикасается к цветку…

Вдох-вдох-вдох – влажный запах, крик утренней птицы – и Фавн просыпается в своей пещере, полной запаха трав, вечернего дымка, и пред-утреннего света. А на золотистом песке у почти угасшего очага светится белыми лепестками – та самая нимфея…

Протяни ладонь…

День