Район Сокольники капитан Максимов не любил. И дело тут не только в темных улицах, каковых в районе хватало, – долгие годы место считалось рассадником преступности, и бродить по пустынным улицам было небезопасно и жутковато.

Сразу после революции сюда хлынул из деревень огромный людской поток, надеявшийся трудоустроиться в Москве. Вот только рабочих мест на всех не хватало, как не было и лишнего жилья. Вчерашние крестьяне селились в бараках, выстроившихся со временем в целые улицы. Возводились времянки из подручного материалы: из поломанных досок, из старой фанеры, в ход шел расколоченный шифер и рваный толь – в расчете на то, что через год-другой удастся приобрести жилье посерьезнее. Однако впоследствии времянки укреплялись, утеплялись и становились постоянным местом жительства, где прежние жильцы старели, взрослели, заводили детей, а сами постройки образовывали целые лабиринты, в которых прекрасно себя чувствовал преступный элемент.

На первый взгляд улицы выглядели безлюдными, но Максимов догадывался, что где-то в глубине подворотен за ними наблюдают внимательные оценивающие взгляды. Так заведено в этой городской глуши. Всякий чужак вызывает подозрения. А уж на его счет те, кто следят, точно не ошибаются!

– Товарищ капитан, вам не кажется, что за нами наблюдают? – поделился своими сомнениями сержант Метелкин.

– Мне не кажется, – недовольно буркнул Максимов, осознавая, что сержант испытывает нечто похожее. – Я точно знаю, что наблюдают. Так что смотри в оба! Палец держи на спусковом крючке.

– Понял! Что-то жутковато здесь, товарищ капитан, – высказался Метелкин, подозрительно посматривая по сторонам.

– Не дрейфь! – подбодрил капитан. – Все будет путем. Преступникам нужно будет сильно постараться, чтобы застать нас врасплох.

Отыскали жилище потерпевшей. Оказалось, что она проживает в частном доме, вросшем нижними венцами в серую промерзающую землю. С фасадной стороны сруба – два небольших, плотно зашторенных оконца, едва пропускавших мерцающий бледно-желтый свет. Над входом с замысловатыми рисунками висели три оберега, составлявшие правильный треугольник.

Негромко, но настойчиво постучали в дощатую тонкую дверь. Ждать пришлось недолго: в глубине сруба послышались легкие шаги, шаркнул хлипенький засов, и дверь приотворилась. На пороге, подсвеченная слабым керосиновым рассеивающимся светом, предстала миловидная девушка лет двадцати, одетая в цветастое приталенное длинное платье, и настороженно глянула на вошедших.

– Вы к кому?

– Мы из МУРа, – показал Иван удостоверение сотрудника милиции и ободряюще улыбнулся. – Вы Ирина Кумачева?

– Да.

– А я капитан Максимов. Вы писали заявление об ограблении?

– Да, это так, – несколько растерянно произнесла хозяйка дома.

– Войти можно?

– Проходите, – отступила девушка в сторону.

Приветливая, симпатичная, по-женски крепкая. В ней было все, о чем мог бы мечтать мужчина.

Прошли через коридор по дощатому полу, заскрипевшему на всевозможные лады, в девичью светелку, обставленную недорогими, но нужными предметами. В центре комнаты на столе стояла керосинка, к столу придвинуты четыре одинаковых стула. На комоде возвышался зеленый керамический сосуд с торчащим из него изрядно высохшим букетом полевых цветов.

У оконца, задернутого темно-зелеными занавесками, размещалась узкая кровать; в самом углу – громоздкий старомодный шифоньер. На стуле, стоявшем по правую сторону от него, лежали темное платье и зеленая кофта.

– Скажите, кем вы работаете? – достал капитан старенький потрепанный блокнот.

– Работаю медсестрой в госпитале «Сокольники».

– Понятно… Как произошло нападение?

– Я возвращалась с работы через парк. Можно было добраться на машине, но я просто решила немного пройтись. Бывает, в больнице так надышишься всеми этими медикаментами, что голова потом раскалывается, а тут свежий воздух… Потом увидела, что по аллее прямо мне навстречу вышли три парня. Один из них ударил меня, а когда я потеряла сознание, то они сняли с меня шапку и пальто. Сережки золотые сорвали, – показала она изуродованные мочки ушей.

Капитан Максимов неодобрительно покачал головой:

– Негодяи… Все могло закончиться гораздо хуже. До дома вы добирались в одном платье?

– Слава богу, что я недалеко от парка живу. Дошла как-то… А потом чай пила, чтобы не простудиться.

– А вы запомнили бандитов? Сможете их описать, как они выглядели?

– Так как-то сложно сказать, – засомневалась Ирина. – Вот если бы я их увидела где-нибудь на улице, так обязательно бы узнала.

– И все-таки попробуйте.

– Они были молодые, примерно одного возраста, но какие-то разные. Один был высокий. Вот здесь у него как-то выпирало, – показала она на скулы.

– Скуластый, значит?

– Да. Мне показалось, что он у них главный. Второй был круглолицый, вот он меня как раз и ударил. Так ударил, что я сразу упала. Даже не знаю, сколько пролежала. А третий был какой-то незаметный, он немного в стороне стоял и только улыбался.

– Вот видите, сколько всего ценного вы нам уже рассказали, – продолжал Максимов записывать в блокнот. – Может, у преступников были какие-то особые приметы? Скажем, какая-нибудь родинка на лице? Может быть, шрам или татуировка?

Девушка призадумалась, после чего произнесла:

– Тот, что меня ударил, немного прихрамывал.

– Круглолицый?

– Да.

Максимов перевернул страницу и, что-то записав, подчеркнул.

– А волосы какого цвета у них были?

– Волосы… Кажется, у высокого волосы были рыжими.

– Вы уверены или вам это только показалось? – Рука с карандашом застыла над блокнотом.

Иван Максимов внимательно всмотрелся в миловидное лицо девушки. По раскрасневшимся щекам было заметно, что она вновь переживает случившееся.

– Да, уверена. Он в мохнатой шапке был, а из-под нее на лоб челка выбивались.

– Как была одета эта троица?

– Высокий был одет в дорогое пальто. Такое нечасто можно увидеть. Из какого-то очень хорошего материала.

– А какого оно было цвета? – сделал Максимов небольшую пометку.

– Не помню, а потом, были сумерки, рассмотреть трудно… Могу сказать, что из какого-то темного материала. Шапка у него еще была из дорогого меха. Она мне как-то сразу в глаза бросилась.

– А те двое во что были одеты?

– Оба в кожаных пальто на меху.

– А с чего вы решили, что на меху?

– На пальто ворот был распахнут, а с внутренней стороны мех был.

– А ваше пальто можете описать? Какого оно цвета, размера? Может, какие-то отличительные приметы имеются?

– Пальто было почти новое, мне его мама перед самой войной купила. Оно было демисезонное и очень красивое. Бардового цвета, из тонкого драпа. Мне в нем было очень удобно, ткань была очень мягкой. Правда, сейчас ходить в нем уже прохладно. Я вот уже накопила на зимнее пальто, хотела купить, но цены вдруг подскочили, а в магазине пальто уже давно не купишь. Придется что-нибудь из маминой одежды перешивать.

– А как выглядели ваши сережки?

– По форме в виде маленькой висящей капельки.

– Не могли бы вы мне их нарисовать? – протянул капитан блокнот с карандашом.

Быстро во весь блокнотный лист девушка нарисовала серьги.

– Очень красивое украшение, – заметил капитан, рассматривая рисунок.

– Сережки мы выбирали вместе с папой перед самой его отправкой на фронт. Это его подарок на мой день рождения.

– А где он сейчас воюет? – спросил молчавший Метелкин.

– Под Сталинградом. Но писем я уже давно от него не получала.

– Сейчас там нелегко, – понимающе кивнул сержант.

– В наш госпиталь сейчас очень много раненых поступает из-под Сталинграда. Иногда я спрашиваю у них, из какой они части, хочется узнать что-нибудь о папе. Но они все из разных полков… Из его части только один тяжелораненый танкист к нам поступил с очень сильными ожогами. Два дня промучился, все бредил, а потом умер. Не успела я его расспросить. – В голосе девушки прозвучало сожаление. В уголках глаз собралась влага. В какой-то момент показалось, что Ирина разрыдается. Выдержала. Пересилила себя. Успокоилась. И заговорила с прежними спокойными интонациями: – Совсем молодой был. Все маму свою звал. Я даже лица его не могла рассмотреть, только глаза у него были видны. Очень ясные.