Литмир - Электронная Библиотека
A
A

– Значит, ты говоришь, среди них был один рыжий? – стараясь не выказывать волнения, переспросил Иван Максимов, вспомнив последнее слово, сказанное умирающим Колокольцевым.

– Я бы даже сказал, что больше каштановый, чем рыжий.

– Опиши подробнее, как он выглядит.

– Высокий, скуластый, на губах ехидная ухмылка. Силен. Это сразу видно… Вроде бы и молодой на рожу, даже двадцати пяти нет, а смотрит так, что до селезенок пробирает. Сразу видно, что фраерок непростой, без перышка не ходит.

– А другие?

– А что другие? Рыжий у них за главного, все ему в рот смотрели. Подмял он их под себя!

– Ты ведь из блатных? – напрямую спросил Максимов, продолжая буравить говорившего взглядом.

Опытному оперативнику было понятно, что перед ним блатной, причем сильный, с немалым авторитетом в своей среде. Знающий себе цену, способный за себя постоять. И вместе с тем он разительно отличался от всех прежних его «клиентов». Во время разговора они страдают некоторой манерностью, редко наблюдающейся у обычных граждан. Другие могут быть неоправданно суетливыми, третьи – заискивающими, преданно поглядывающими в глаза, что встречается у людей, желающих заполучить какую-то выгоду.

Этот же вел себя иначе, достойно, что ли… На равных. И вместе с тем прекрасно осознавал, с кем общается. Иной раз в его речи проскальзывали какие-то покровительственные нотки, не встречающиеся у обычных блатных.

А еще заключенные, побывавшие на зоне, отличаются испорченными зубами. Часто потемневшими от чифиря. Некоторые, лишаясь зубов, вставляли железные, нередко золотые фиксы, но этот блатной имел едва ли не идеальные зубы, и было заметно, что об их состоянии он тщательно заботится.

У бродяг, прошедших через тюрьмы и лагеря, руки были исколоты кривыми портаками – от привычных перстней до корон, – но у человека, стоявшего напротив, на холеных пальцах не было ни черточки.

В богатой картотеке Московского уголовного розыска человека с таким описанием не существовало. В сводках тоже не встречался. Через московские пенитенциарные учреждения не проходил.

– Не напрягайся, – усмехнулся незнакомец. – Не вспомнишь.

– Кто ты? – спросил капитан Максимов, не сводя с незнакомца настороженного пытливого взгляда.

– Мое имя тебе ничего не скажет. – Улыбнувшись, мужчина показал ровный ряд зубов и добавил: – И кличка тоже.

– Тогда зачем ты сдаешь своих?

– А вот здесь ты не прав, начальник, – слегка нахмурился неизвестный. – Они мне не свои. Своих я не сдаю. Это чужие, а залетных мне не жалко. – Его лицо вдруг приняло каменное выражение. – Нам проблем не нужно. Ты же первый придешь к нам разбираться. Наломаешь дров, станешь беспредельничать, а нам такой расклад ни к чему. Найдутся люди, которым это не понравится, и они захотят тебя остановить.

– Это как же? – усмехнулся Максимов.

– А грохнут просто из-за угла! А это опять для нас всех чревато непредсказуемыми последствиями.

– Правильно говоришь.

– Вот этого мы и не хотим. Опять нас прижимать начнут!

– Кто он, по-твоему, этот рыжий? Откуда взялся?

– Скажу тебе так, начальник, прежде я его не видел. Какой-то мутный он… Хотя и зеленый. Как стекло от пивной бутылки.

– Вижу, ты весовой. Может, давай подружимся: ты мне поможешь в моих делах, а я, если какая-то нужда возникнет, тебе помогу.

Незнакомец отрицательно покачал головой и хмыкнул:

– Купить меня хочешь, начальник? Я не продаюсь. Не обещаю, что мы будем дружить, но помогу тебе этого гаденыша отловить. Пошел я, начальник, дел невпроворот. – Он поправил воротник, спрятавшись от очередного порыва ветра. – Да и тебе пора. Жена с сыном, наверное, уже беспокоятся.

Капитан Максимов внимательно посмотрел вслед удаляющемуся вору. Знал, что тот не обернется. А может, ему почудилось и не было никакой насмешливой интонации в его последней фразе? Откуда же ему известно про жену и сына?

* * *

Сразу после рынка Иван Максимов направился в управление, где его ожидала женщина лет сорока. В крупных темно-синих глазах глубокое горе и большая надежда на то, что здесь ей непременно помогут.

– Вы ко мне? – участливо спросил Максимов.

– К вам… Дело в том, что у меня украли карточки.

– Пройдемте в кабинет, расскажете обо всем там.

Вошли в кабинет. В небольшом помещении полутьма. Окна плотно зашторены. Включив свет, Иван предложил присесть и, когда женщина села на один из свободных стульев, спросил:

– Заявление вы уже написали?

– Да. Ваш начальник… старший майор Рудин, кажется… направил меня к вам, сказал, что вы во всем разберетесь.

У потерпевшей было усталое осунувшееся лицо, черные волосы, в челке седая прядь. При ярком свете женщина выглядела значительно старше.

– Как вас зовут?

– Абрамова Варвара Валерьевна.

Максимову захотелось закурить, но, вспомнив, что взял за правило не курить в кабинете, он сунул пачку папирос обратно в карман. Сел напротив и приготовился слушать.

– Варвара Валерьевна, где именно произошла кража?

– Недалеко от моего дома, на улице Горького. Я пришла с работы и хотела отоварить карточки. Взяла карточки на крупы, на сахар, а когда подошла моя очередь, в кармане карточек не обнаружилось.

Касриель Менделевич не без основания считал, что воровство карточек – главное преступление, потому что обрекало людей на голодную смерть. В последние месяцы кражи продовольственных карточек участились. В Москве орудовала целая банда, вот только напасть на ее след пока не получалось.

Злоумышленники действовали изворотливо, хитро, подло, у них была выработана целая система по отъему карточек у людей. Но чаще всего они действовали по одной схеме – отвлекали внимание жертвы разговором и в толчее распарывали карман и вытаскивали из него все, что в нем находилось, включая карточки на продукты. Нередко случалось, что пропадали карточки сразу всей семьи, что обрекало ее на очень большие лишения.

Сложность раскрытия преступления состояла в том, что потерпевшие редко могли сказать, где именно и в какое время они лишились карточек, и не могли припомнить людей, стоявших с ними рядом. Очень часто называли тех, кто к кражам не имел никакого отношения. Раскрывать такие дела всегда было очень непросто, в них была своя специфика. Чаще всего подобное преступление оставалось незамеченным, свидетелей не имелось и к тому же преступник вел себя очень осторожно, понимая, что идет на смертельный риск. Над уличенным в краже карточек очередь могла устроить самосуд, затоптать его насмерть, что не однажды уже случалось в оголодавшей Москве.

В последнее время потерпевшие и свидетели все чаще стали говорить о коренастой женщине с высокой грудью. Там, где она появлялась – в Елисеевском магазине, в Глинищевском переулке, на Мещанской, – непременно случались кражи продовольственных карточек. Со слов потерпевших был составлен ее портрет. Это была женщина с тяжеловатом лицом, лет за сорок, с крупным носом, высоким лбом; особые приметы – слева на нижней челюсти у нее было два золотых зуба. Постовым и оперативникам был роздан ее портрет, установили наблюдение за местами, где она появляется чаще всего, однако усиленные поиски воровки результатов не приносили. И вместе с тем пострадавшие нередко указывали, что рядом видели женщину с двумя золотыми зубами. Оперативники дали ей кличку Ворона.

– Можете сказать, во сколько примерно часов произошла кража?

– Около семи часов вечера. Я работаю на заводе, пришла немного раньше, меня отпустили. Сынишка приболел, присмотреть за ним некому, а муж сейчас воюет на Юго-Восточном фронте. Пошла в магазин… И тут такое! Вы можете восстановить карточки?

– Каточки восстановить я не смогу, – огорчил женщину капитан Иван Максимов. – Но вот преступников постараюсь поймать. – Выдвинув ящик стола, он положил перед ней нарисованный портрет Вороны. – Посмотрите повнимательнее, а в этом магазине была вот эта женщина?

Потерпевшая бережно вытянула из пальцев Максимова рисунок. Некоторое время она внимательно рассматривала его, а потом уверенно ответила:

11
{"b":"932184","o":1}