Мне незачем было показывать своё рвение. Я
194
НЕ ПРО ЗАЕК
никогда не любила толкаться локтями. А Наоми решила обучить стажёрку всем тонкостям флористического искусства, да и обходились её рабочие руки гораздо дешевле моих! А я драила вазы и пол в бутике...
А поначалу мы были чудной командой: с Винсентом и Наоми, а потом и с малышкой Клер. Причём так получилось, что я сама “ввела её в дом”. Я взяла координаты этого птенчика и порекомендовала её Наоми...
Наоми всё больше напрягалась и кипятилась, и шипела на меня, на мужа, на детей. Шутили и беседовали мы всё реже. Она давно мечтала продать свой бутик и уехать в провинцию, купить домик и открыть своё дело там. Но всё это было жутко дорого. Бутик никак не продавался, если только себе в убыток. Винсент летел и увольнялся с одной работы на другую (из бутика она его уволила в целях экономии и несуразности того, что он как бы её подчинённый, но нихрена не делает и тому подобное) и, в конце концов, попал в аварию на мотоцикле по пути в новую свою контору. Ничего страшного, но мотоцикл был новёхонький, на который всей семьёй собирали ему на день рождения. Снова лишние расходы... Бухгалтер натворил какой-то хаос с налогами. А мы чувствовали себя как крысы на тонущем корабле.
Бывший любовник писал Наоми нелепые письма, что доверительно обсуждалось со мной по секрету в кулуарах, как и “неминуемо надвигающийся” развод её с Винсентом. Спина трещала, глаза слезились от недосыпа, у собаки обнаружили рак, дети канючили, а родственники мужа были сволочи, как и её папаша — лицемер... Стоп! В общем, случился у бедняжки бёрн-аут. И выплеснулся её праведный огонь на меня, как
195
Галина Хериссон
раз в рождественский период, когда и так работы невпроворот.
После неприличной сцены в присутствии Клер, вращаний глазами, красного лица и чуть ли не данной мне оплеухи, я выждала немного и пригласила Наоми подняться наверх, тет-а-тет. И тут, в тепле вечно неприбранной кухни, среди собачьих мисок, детских игрушек, пепельниц (Наоми курила как паровоз) и завтрашних заказов от клиентов, я просто обняла её и сказала, что люблю, как учителя и друга.»
* * *
«Мы расстались через несколько недель, оформив наш разрыв как “увольнение по экономическим причина”, собственно, так оно и было. А пока не уладились все бумажные формальности, старались работать в тишине, практически избегая друг друга. Стажёрка Клер вернулась на время обратно в школу. А Наоми, в основном, сидела у себя наверху на телефоне и пыталась продать чёртов бутик в столь нелюбимом ей Монплезире.
Я справлялась внизу самостоятельно, как и раньше, ведь клиентов после праздников было не так много.»
* * *
«Я нашла чудесную квартирку. По иронии, в десяти минутах ходьбы от нашего магазинчика. Я не говорила вам, что он назывался Fleur de Champs?51»
Мои старухи
«Одним из отрадных явлений после увольнения стала дружба с Элизой Фонтэн, милой старушкой из
51 «Полевой Цветок»
196
НЕ ПРО ЗАЕК
бывших моих клиентов. Хотя нет, старушкой её вряд ли можно было назвать. Здесь женщины — не чета нашим, и даже в преклонном возрасте (а Элизе было под восемьдесят) выглядят молодцами. Элегантно и ухоженно. Одеваются и красят свои морщинистые щёчки и ноготки на скрюченных артритом пальцах. Раз в месяц ходят к куафюрше и на разные культурные мероприятия. Да, именно к куафюрше, а не парикмахерше. И вроде на голове у них всё тот же перманент, будто как и у русских тёток, но всё как-то не так. Не так горят у них глаза, и зреют планы на путешествия и на будущий шикарный рождественский ужин в кругу многочисленных детей, зятьёв и внуков, съехавшихся откуда-нибудь из Америки.
Мадам Фонтэн была дочерью белого офицера. Эмиграция, семнадцатый год, не мне вам рассказывать...
Собственно, её отец, Александр Суров, называл её Елизаветой, Лизой. Мы на этой почве и подружились. У нас в бутике были заведены бонусы для постоянных клиентов, и их данные тщательно записывались на компьютер. В очередной раз, когда мадам Фонтэн, причёсанная и разодетая в шубу, собиралась на званый обед и зашла к нам прикупить букетик по случаю, я стала заносить её покупку в бонусную программу.
— Так вас зовут Элиза, мадам Фонтэн? Да неужели! Мы ж с вами тёзки, воскликнула я, обнаруживая в компьютере всю её цветочно-потребительскую подноготную.
— Боже мой, Лиза! Это уж не такое распространённое в наши дни имечко... Вот когда-то дааа, лет шестьдесят назад, охотно называли!
И мы с ней расцеловались трижды и обнялись. Она рассказала вкратце о своём папе, некогда студенте
197
Галина Хериссон
Санкт-Петербургского политехнического института Петра Великого...
Она совсем не была чопорной, нет, скорее, очень душевной и остроумной женщиной. Ныне вдовой и бабушкой многочисленных внуков, про которых я уже всё знала по фотографиям и рассказам, проводя длинные беседы за чаем или обедом в её гостеприимном доме. Она жила там же, в Монплезире. Мы подружились очень кстати. Когда я съехала из дома в Эланкуре, ещё ища долгожданную квартирку и дорабатывая последние дни в магазинчике в тот нелёгкий рождественский период.
Она приютила меня на время, отдала одну из спаленок её внуков, и даже заезжала за мной после работы на машине, ибо так всем было удобнее. Ей не хотелось ждать, пока я припрусь своим ходом сквозь темноту пусть и приличного буржуазного квартала. Машину водила она лихо (тут все старушки лихо водят), на стол собирала скоро, не запаривались формальностями и имела хороший вкус. Всюду в доме были книги, картины и разное милое старьё от её покойного мужа, отца или собственноручно выбранное ею или принятое в подарок. Я и подарила ей одну из своих акварелей. И Элиза нашла картине самое подходящее место.
“Лизонька” — звал её папа... И вот, старухе восемьдесят, и родилась она во Франции, и маман её француженка, и на русском она знает всего пару слов. А есть в ней что-то такое, чего описать я точно не смогу... “Загадочная русская душа”, прости Господи?
Ещё она ездит по своим подружкам-сверстницам и принимает иногда у себя. Хотя не все её подруги так же энергичны, умны, милы и не лезут за словом в карман... Но одной из них я любовалась как-то недавно, то
198
НЕ ПРО ЗАЕК
есть обеими ими я любовалась, сидя у Элизы в саду, с иголкой и ниткой в руках, попивая порто из старинного хрустального бокала, заедая дыней. Ну, повеселили меня старухи своими байками!
...Не любила Мари-Луиз своего зятя (мужа своей сестры)! Ей —восемьдесят семь, ему аж девяносто семь, но оба ещё живчики!
— Он, — говорит, — может и из кастрюли есть, ему пофиг! А я по тарелочкам всё раскладываю, я — добренькая! Ведь сорок лет назад я ему сказала — не люблю газированную воду, пузырьки я признаю только в шампанском! А он, понимаешь, пьет “Сальвету” и мне каждый раз предлагает. Тьфу! Люблю, правда, джин-тоник...
Тут идёт тирада по поводу достоинств разных джинов...
— Вот “Гордон” не плох! Раньше французских джинов не было, пили английский или американский. Мой дорогой зять был в морской элите. Так у них на их приемах были такие коктейли — закачаешься!
Элиза сказала:
— Не любит она его!
— А чего это я его не люблю. Ну, не то что бы... Просто... Да мне пофиг! Столько лет его знаю. Вот ему девяносто семь, а он так и будет есть из кастрюли! Вот когда я работала в Нью-Йорке...
Тут мои старухи начинают вспоминать американский период их жизни, а я ими любуюсь и прошу разрешения их сфотографировать...»
* * *
«Да, как вы давно догадались, я люблю выпить.
199
Галина Хериссон
