Меня трясёт. Я ползаю по полу. После долгого (не знаю, сколько стучали) гулкого ужаса, вываливаюсь на площадку. Вижу под дверью засунутую записку. Дрожащими руками беру, практически не читая. Повестка? Изгнание? Пиздец всему?.. Одеваюсь и со смятой бумажкой в руке и телефоном выхожу на берег Марны. Дозвониться до Ингвара не хватает кредита. Звоню Надин...
Позже, пройдясь нервным шагом и вздохнув речной сырости, слегка успокоясь, разворачиваю бумажку. Штраф за неоплаченный проезд в электричке. Не на моё имя!
Позвонила хозяину квартиры. До нас в квартире, оказывается, жил какой-то парень, и когда его схватили контролёры, назвал свой прежний, неактуальный адрес. Вот мудак!
Контролёры. Милые люди! Старые добрые контролёры. Оплачивать проезд — наше всё! Это всё, на что я сейчас способна...»
* * *
«Когда приехал Ингвар, меня сорвало. За то, что до сих пор мы не можем сдвинуться с мёртвой точки. За то, что он путешествует, а я не могу без документов. За то, что ссыт. За то, что я ссу! И вижу сны, как меня где-нибудь останавливают полицейские...
За то, что его не было тут, пока я ползала на карачках
143
Галина Хериссон
и сердце выпрыгивало из груди. За то, что он не сможет защитить меня в случае чего. За то, что я недостаточно хороша для его буржуазной семьи, но ни он, ни они этого никогда не скажут!
За то, что мы только что переехали и ещё не разобрали вещи, а он твердит, как ему тут плохо и надо снова переезжать. За то, что все друзья твердят нам в голос: “Чевой-то вы не поженитесь!” За то, что я так мало зарабатываю...
И валяние по полу, и руки на горле.»
* * *
«Я долго не писала. Так много всего... Старый компьютер накрылся.
Я долго собирала документы. Я продала пару картин. Мы путешествовали с Ингваром. У Ингвара появилась любовница. Я сижу на холме, смотрю на Марну и пишу пейзаж. Сестра Ингвара — Эсфирь, подарила коробку масляных красок. С его семьёй мы очень подружились. С его любовницей мы тоже подружились, но гораздо меньше. Я писала её портрет... Вы знаете, когда рисуешь кого-нибудь подробно так, внимательно, “пристрастно” — невозможно его не полюбить!
С его друзьями мы ездили на море, пока он ездил повидать её и сказать, что не может меня оставить... Good boy!
За окном приливы и отливы... В Нормандии я совсем ненадолго и нечасто. Море шумит — это приятно. В первый раз на побережье Ла Манша я была лет семь назад, но об этом не стоит. Я просто тогда впервые увидела море... В проёме мне видно песок, море и небо. Я их рисую акварелью. И ещё траву и крыши вдалеке. Когда отлив — оголяются камни. Они похожи на халву.
144
НЕ ПРО ЗАЕК
А чайки — на больших белых кроликов... Je mange la soupe en regardant la mer 46...»
* * *
«Эсфирь сказала Ингвару:
— И ты хочешь бросить русскую художницу ради немецкой математички?! —ей одной я могла позвонить и обрисовать ситуацию. Кто ещё мог знать моего Ингвара лучше сестры...
Ингвар ещё раз ездил к своей Утэ. А я тем временем нашла нам другой домик, в соседней деревне через Марну. Мы снова переехали. Я поступила в арт-скул в Версале и ездила туда за тридевять земель на двух электричках и метро через Париж...»
Переломное
«Я честно пыталась выкарабкаться из моей ситуации. Я нашла адвоката, которая занималась проблемами иностранцев. А нашла я её случайно, когда снова шла устраиваться няней к одной женщине, а та меня не могла нанять. Нанимая нелегалку, она рисковала своей карьерой юриста. Вот она и присоветовала мне одну из своих коллег...
На гонорар и бумажки уходили все деньги.
Мне нужно было собрать семь лет моей жизни в кучу, рассортировать, задокументировать и разложить по полочкам. Разные доказухи. Что я не верблюд. Без адвоката я бы не справилась. А деньги — от негусто проданных мной картин... Картины, те, что я продала, были не мои (с моих-то кот наплакал), а те, что я нашла опять-таки на парижской помойке, ещё до Ингвара...
46 Я ем суп, глядя на море
145
Галина Хериссон
Вот, подсоберу ещё в “папочку” старую историю.
Пока Гийом работал в ресторане, я допоздна бродила одна по улицам и выискивала глазами чем поживиться. “Старая” мебель, одежда и посуда обычно лежали и ждали на тротуарах... Деревяшки всегда мне были интересны, вдруг какой Буратино... Ещё с “Интерлока” я научилась доводить их до ума с помощью рук, гвоздей и велосипедных шин! В какой-то момент я заметила сваленные в кучу картины и рамочки. Подумала, что хоть на холстах поверху попишу. Смотрю, а они такие все “грязные”, в патине. Более того — подписаны все рукой автора! Да какой же идиот их выбросил? Ну да, какая-нибудь старушка умерла, квартира продана, гастарбайтеры делают ремонт и выносят всё без разбора на улицу... Но я же вижу, что это — не мазня! Живопись 20-х — 30-х! Натюрморты и пейзажи...
Перетаскала я эти сокровища и держала под диваном до лучших времён или чёрного дня, как придётся...
Эти времена наступили, когда я, нянечкой прогуливая по Версалю Абигаэль, наткнулась на фреску, и весьма неплохую. Арлекин в маске. А снизу подпись Эколь Сабле.
В общем, продала я те картины с аукциона и заплатила за учёбу. Эксперты говорили, что случай совсем не единичный. Я уже говорила, что парижские помойки с правильным к ним подходом — клондайк...
Полюбила я аукционы с тех пор!»
* * *
«Поступила в Высшую школу декоративной живописи Сабле. Ездила на учёбу в Версаль. Вставала в пять. Нередко Ингвар отвозил меня на вокзал. Ну, или пешкодралом по зимней деревеньке. Снега тут
146
НЕ ПРО ЗАЕК
не бывает, так что черным-черно... Зато через три пересадки и пару часов дрёмы в дороге вылазишь в Версале, а там зимний рассвет. И восемь часов живописи. Обманки, мрамор и ценные породы дерева.
Вечером домой возвращалась поздно. Ингвар часто готовил ужин, душка. И так — пять месяцев. А на праздники он опять один уезжал к семье. А я рисовала. Во многих рисунках вы увидите его силуэт...
К новому году выпало много снега, и я лепила во дворе.
В марте получила диплом. До недавнего времени он висел в золотой рамочке, в туалете...»
* * *
«Вряд ли этот французский диплом, отчёты о моих выставках или уровень моего языка помогли мне получить первый вид на жительство...
Благодаря моим выездным урокам на тему русского искусства я познакомилась с одной дамой, у которой был знакомый в префектуре. Наверное, он нажал несколько клавиш и позвонил кому-то.
К тому времени я уже совсем отчаялась и звонила в Москву, пробивая почву, а не лучше ль вернуться... Между сбором необходимых документов и получением драгоценной розовой пластиковой карточки, дающей мне право жить и работать во Франции, прошло несколько лет...
Ингвар окончательно бросил свою любовницу и работу в больнице, мы окончательно бросили домик с мышами на берегу Марны и уехали на юг департамента, ближе к Сене...»
147
Галина Хериссон
Фонтенбло моё!
«Фонтенбло — до сих пор мой любимый город. Фонтенбло — три слога, словно вальс. Лес, камни и Шато. Парк, озеро и каналы. А лошади! Театр, карусель, кино, аукционный дом... А рынок! А пешеходные улицы с их магазинчиками и публикой! А церковь Святого Луи!
Осень в Фонтенбло — золотая. Канал и фонтаны — королевские. В них — лебеди. Они тут каждый год плодятся.
Я пложусь картинами и учениками. Русские мамаши любят мне доверять своих детей. Забираю из школы, веду к себе и сажаю за мольберт. Беру по одному ученику, индивидуально. Погружаемся оба, как в детстве в художке... Рисуем осенние натюрморты с самоваром и чётками. Рисуем друг друга. Красим напропалую! Талантищи!
