* * *
«Что писàть, когда и писать не хочется, а только дышать! Когда идёшь под гору и видишь в дымке панораму, открываемую вдруг тебе, ещё недавно неприветливым городом. На лице твоём едва скрываемая улыбка, глуповатая, как после двойной,
57
Галина Хериссон
нет, тройной порции мороженого. И воспоминание — радостно, и ожидание — прелестно. И прохожие смотрят вслед. И ты не можешь понять, что это с тобой такое сегодня, что за излучение в мир? Даже проснулась рано!
Нет. Нет, это решительно никуда не годится! Я имею в виду писанину. Я слишком много думаю, и ручке не угнаться за мыслями...
Вот — площадь Вогезов, сквер Луи Тринадцатого, переменившийся с тех пор, как мы пили пиво здесь, на траве... Помню, рисовала, а в паре метров сидела компания. Мы познакомились. Ребята громко обсуждали варку борща. Русские — хотя уже заядлые парижане. Один пошутил над моим рисунком и пригласил присоединиться. А то, говорит, “оголодала совсем, на почве искусства!”...
Теперь газон поредел, но публики не убавилось в этом театрике, среди игрушечных домиков, заборчиков, зелёных скамеек, голубей и аккуратных пирамидальных деревьев. Пустые вазы фонтанов, охра листьев, завитки фонарей. Всё как будто кукольное. Не хватает только ватных облачков. И поспать бы здесь. Тщ-тщщ...»
* * *
«Вдох. Бежать. Внедряться в городскую толпу центральных, старых, узких, удивительных, незнакомых, новых, несуразных, красивых, уродливых, знакомых, чужих, осенних, промозглых, знойных, душных, свежих, тёмных или обласканных солнцем улиц.
Ощущать дыхание толпы, машин, магазинов, баров. Ловить безразличие, скуку, враждебность, зависть, радость, приятие, приветливость, жалость, интерес, удивление в глазах прохожих: парижан и непарижан, белых и чёрных, европейцев и восточноевропейцев,
58
НЕ ПРО ЗАЕК
американцев и латиноамериканцев, красивых и не очень.
Кто такая она, эта толпа? Как она живёт? Как растёт и угасает? Что ест, что пьёт, о чём говорит?
Вот острые глаза китаянки и сморщенный ротик француженки, усталые глаза африканца и сальные — турка.
Походки быстрые, стремительные, расслабленные, пьяные, хаотичные, бодрые, сонные, пружинящие и напряжённые. Куда они идут? Зачем? Все здесь почему? Со всего мира. Здесь, в Париже? А я почему здесь?
Выдох.
Можно открыть (закрыть) глаза и увидеть себя, стоящей посреди пустой ночной улочки, и услышать чьё-то пьяное или грубое “Salopе! 20” в свой адрес. И это тоже часть моей жизни...
А нефиг шляться по ночам!»
* * *
«Как хорошая девочка пошла в Люксембургский сад. В первый раз. И целый день тут просидела с книжкой.
Часы пробили пять. А я всё сидела под тёплым солнцем осени сразу на двух железным зелёных стульях, читала под шорох икрившегося в лучах фонтана. Уже упали длинные голубые тени. Ослепительно белые или серые, в патине, вазы, обелиски — старая классика. Задумчивые скульптуры. Кучки аккуратных по-французски букетов и уже тронутых позолотой деревьев. В полшестого сад закрывался. Цветы на газоне запестрели под предзакатным солнцем, голуби забегали, даже фонтан забил энергичнее. Пора.
Пошла по бульвару.
20 Блядь!
59
Галина Хериссон
Старый отель в доме в стиле ар-нуво. Плитки-изразцы и керамические извивающиеся томно стебли вокруг эркеров. Шкатулка с игрушечными людьми внутри...
Улицы, улочки, бутики с красивыми штучками, жантильными мадмуазель, молчаливыми флористами и словоохотливыми арабами с горящими глазами.
Зашла в загадочный тёмный магазин-коридор с льющимся из глубины оранжевым светом, в котором лежит на боку большая рыжая собака. Там — великолепный седой старик-художник. Жан-Клод. Рассказывал про свои магические африканские маски, скалящиеся со стен. В витринах —бусы и кольца...»
* * *
«Вчера стояла в очереди в Médecins du Monde21. Холодно опираться поясницей о чью-то машину. Ярко-жёлтые листья в кружке глины вокруг дерева. Можно прислониться и рассматривать очередь.
Много народу ждёт, переминаясь и спрашивая.
Толстый негр в нелепой яркой шапке поглядывает то ли с жалостью, то ли с любопытством. Девушка с крохотной бабушкой-мусульманской. Две тётки в платках, обе с рюкзаками и растрёпанными волосами. Одна скашивает глаза в сторону и подбородком придерживает распахивающийся платок. Обе не говорят ни слова по-французски. Я уже их видела у метро “Вольтер”...
Короче, дали направление к врачу в больнице Сан-Антуан...»
* * *
«Назавтра — чудесный день. Вышла из больницы.
21 Гуманитарная ассоциация «Врачи Мира»
60
НЕ ПРО ЗАЕК
Из медного крана в башне льётся вода. Голуби вокруг клюют хлеб. Обычно здесь сидит клошар — осталась подушка (серое нутро из красной наволочки) и металлический костыль рядом.»
Квартирка под лестницей
«Гамбета» — был такой бар в двадцатом округе. Лиза стала появляться там, когда ещё жила в «Ля Карросе». Да, там было много чёрных ребят. С Дэвидом там и познакомились. Он сказал, что — писатель. В своём Чикаго он действительно написал какую-то книжку. И вот приехал в Париж... Уж не знаю, мёдом тут, что ли, намазано? На стопятидесятилетней давности зачерствевший круассан... Работал учителем английского в колледже и жил в крохотной квартирке под лестницей.
А Лизе, видимо, захотелось экзотики. И вовремя. Потому что, когда её выгнали из «Ля Карроса», ей совершенно некуда было идти. Николя из Клиши куда-то пропал... А Дэвид схватил в охапку её и картины и пригласил к себе. Наверное, всё было не так романтично. Но выбор — опять спать на улице (начался ноябрь!) или...
* * *
«Я пыталась стать au-père22 или подработать в баре, магазине, ресторане. Везде отказывали. Без документов — никак. Либо ростом не вышла. Либо просто тупо клеили. И ещё неизвестно, что взамен. И все знакомые твердили в голос: “Выходи замуж!”
Блин, а может быть, как-нибудь без “замужа”? Можно я у вас немножко поживу? Я — маленькая, белая и пушистая!
22 Нянечка, живущая в семье по контракту
61
Галина Хериссон
А Дэвид был чёрный и гладкий. Он просто как-то позвонил и спросил, не хочу ли я сходить с ним в ресторан или в музей Помпиду, на выставку дадаистов. Дадаисты мне сразу жутко не понравились, и мы с Дэвидом после выставки всё равно пошли в ресторан. А потом купили мороженого в ночном магазинчике и пошли к нему... Так я и оказалась в квартирке под лестницей недалеко от метро “Вольтер”. Передышка в конце осени.»
* * *
«С потолка повисла как глобус бумажная люстра на опушённых пылью изгибистых проводах, отчего казалось, что это подстриженное дерево, отбрасывающее на ландшафт потолка круглую, ползущую к окну тень. Свечи погасли, растёкшись красным воском, оставив тёплый бархатный аромат. Из-за ставней выпорхнул голубь, заставив меня вздрогнуть, а потом потянуться и посмотреть из этого колодца в небо, задрав голову, открыв рот, глотнув прохладного воздуха.
В щель приоткрытых ставней можно было увидеть темноту двора, куда соседи-невидимки выносили мусор. Я как-то заглянула в наше окно оттуда. Интересно, а люди из соседних окон наверху видят, что здесь, внутри? Как я готовлю ужин или выхожу из душа в зелёной короткой маечке?
Кипящий чайник — дождь по эту сторону окна, открывавшего вид на маленькое пространство тишины, нарушаемое лишь шумом сбрасываемой бутылки. Мне было уютно в тёплом кубе единственной комнаты с выстроенной под потолком деревянной площадкой-кроватью. Здесь это называют “медзанином”. Я забралась наверх и, лёжа на покрывале с треугольными узорами,
62
НЕ ПРО ЗАЕК
налила чай в низкую чашку, журча тоненькой струйкой...»
