Putain14, как же меня все это достало! Уж не знаю: видимо, если показываешь свой интеллект — тебя сценаристы зовут нюхать кокаин. А если просто красишься и одеваешься как шлюха... Ммм, не знаю — не пробовала... Кокаину в квартире этого эротомана мне никак не хотелось. Он сказал, что я “упрямая штучка” и высадил у метро “Сталинград”, даже до дома не довёз. Долг платежом красен. Прыжок через турникет. Занавес.»
* * *
«...Возвращаться в полупустом вагоне метро на знакомую станцию, закрыв глаза, слышать негромкое посвистывание бледного пассажира...
Уф! Чего же это было... Надо скорее дохнуть свежего воздуха этой деревни. Выйдя наружу, найти глазами Эдит Пиаф, чтоб поздороваться, сказать, что всё в порядке, “rien... Je ne regrette rien!15”
В своей медной руке она несёт большой красный амариллис, как факел. Она всегда здесь ждёт, раскинув руки.
14 Putain - блядь ( ругательное в обиходе у французов, навроде блин, только грубее)
15 Ничего! Я ни о чем не жалею
52
НЕ ПРО ЗАЕК
Здесь темно и уютно.
Пройти мимо фруктовой лавки, повернуть налево, пересечь почти всегда пустую улочку и войти, тихо повернув ключом в большой железной двери. Затем подняться бегом по семнадцати ступенькам и записать всё это зелёной ручкой.»
Спокойные дни в Клиши
Она ходила по улицам с MP3-плеером. Очень им дорожила. Купила ещё в Питере на свои гонорары за росписи. Он был кругленький, красивенький, под размер CD, крепился к поясу и играл ей часами. Жанну Агузарову, Джэйнис Джоплин и Virgo Intacta — электронную группу из её города. Это всё были саундтрэки к фильму «Париж», который она видела вокруг себя. Потом списала пару дисков «Аквариум» у русских друзей и любила поставить где-нибудь в подходящей компании...
Хотя, конечно, «русскости» она не искала, иначе зачем же было уезжать? Нарочно не искала, хоть и была рада некоторым своим соотечественникам...
Её гражданство вызывало либо восторг (и перечень устоявшихся уже во всём мире штампов), либо разговоры о политике, либо её панику.
То она с вызовом заявляла, что из России. То, взывая к помощи: «Я — нелегал!» То нервно скрывала свой «орижин», так как её уже достал тот стандартный набор вопросов о ней, заезженный вплоть до интонации.
Разумеется, всё это было полезным, хотя бы для того же французского. Все эти склеенные как мозаика фразы. Всё это распознавание типичности французов и француженок.
53
Галина Хериссон
Нужно было мимикрировать. И целоваться в обе щеки. И записывать телефоны, и улыбаться, и делать вид, что созвонимся непременно! Друзья навеки. Вуаля!
Поэтому Лиза влипала в любую компанию и училась. Знакомилась и использовала любую возможность поговорить. По-английски или по-французски.
Там, где можно было — ела. Там, где можно было — спала. Там, где можно было — просила помощи. Там, где была угроза — отказывалась. Там, где было спокойно — писала. Там, где было интересно — шла. Там, где было красиво — любовалась. Там, где было место — рисовала.
Она рисовала, потому что так привыкла. Она писала, потому что иначе никому бы не был слышен её невыносимый внутренний монолог.
* * *
«Метро закрывалось, а я ещё не доехала до Клиши. Пришлось выйти на полдороги. Обычный пеший ночной поход на дальние расстояния.
Парень, пытающийся достать пару монет из-под автомата.
Пытаюсь позвонить с таксофона.
Такси. Огоньки проносятся мимо меня. Я иду, я дышу, я живу.
— Excusez-moi, monsieur, c’est possible aller à Clichy?16
Ломаный язык. Арабская музыка.
— Садитесь.
Когда мы приехали, Николя ещё не было. Он сказал по телефону, что заплатит за такси.
16 Простите, месьё, возможно ли ехать до Клиши? 54
НЕ ПРО ЗАЕК
— Vous etes Russe?17
— Oui.
Водитель нервно курил.
Николя прибежал с мокрой головой.
Деньги. “Merci, au-revoir!18”»
* * *
«Балкон на пятом этаже. Отсюда обычно видно Тур-Эфель, но сейчас слишком поздно, и башня не подсвечена...
Сон в оранжевых подушках. Далеко за полдень. Солнце в окно, колыхающееся бельё на веревке в студии напротив. Герани. Тут везде герани.
Наконец, горячий душ. Собственное лицо в зеркале.
Кухня. Горка посуды. Я люблю мыть посуду. Запах остатков еды почему-то напомнил парикмахерскую из детства; что-то, чем тётки завивают свои перманентные кудри...
Пью чай за столом. Остатки вчерашних сигарет. Рисунок, какие часто рождаются в дыму, музыке и разговорах на двух языках. Николя ушёл на работу.»
* * *
«Басы “Massive Attack”. Футболка на голое тело. Звук воды в туалете перемешивается с едва слышным звоном колокола старой церкви. Крыши бросили тень на своих соседей. Луч предзакатного солнца отразился в глазах прелестной молодой негритянки, вышедшей снять сухое бельё. Занавеска запахнулась за ней, но ещё продолжала колыхаться под ласковым ветром,
17 Вы – русская?
18 Спасибо, до свидания
55
Галина Хериссон
помня движения её бёдер.
Вечер. Красиво. Впадаю в состояние тупой, мягкой задумчивости, и сердце большое, полное любви, бьётся чаще, когда можно выйти из квартиры просто чтоб посмотреть уже много раз виденную Эйфелеву Башню, искрящуюся, подмигивающую огромным светящимся глазом, рассекая небо над Парижем.
Я не в Париже, а в Клиши. Но граница — только указатель на дороге, обязательно обрамлённой произведением скромного и старательного садовника.
Серые крыши. Облака цепляются за трубы, плывут, наматываются на Эйфелеву башню. Есть немного пива, можно тянуть его, наблюдая за домашней крысой, пятнистой, с глазами бусинами.
Копин19, так зовут крыску, почесала лапкой мохнатую щёку. Так быстро-быстро. Замерла, оперевшись на длинный упругий хвост завитком. В её пугливых глазках отражается небо. Синее и густое. Деревья качаются, вытянув вверх свои руки. Это их городской танец в тоске по дикому, не ограниченному красивой архитектурой пространству. Здесь они уживаются с силуэтами труб на крышах, стремящихся вверх, к звёздам. Но они тяжелы, прикованы и, наверное, поэтому так жадно всасывают воздух, небо над городом, со свистом, с завыванием, с им только вéдомой песней в такт с шумом моторов.
Уже вечер. Звёзды здесь почти такие же, как тогда в Москве. Москва. Ва, ва, ва... Эхом отдаётся в сердце. А звёзды вдруг начинают двигаться, летать, будто пауки плести паутину созвездий. А может, это и не звёзды... Это самолёты из Москвы. Или в Москву. Низко, соприкасаясь со светом окон на крышах. Это
19 Подружка
56
НЕ ПРО ЗАЕК
окна маленьких студий, где живут поэты и философы. Окна смотрят вверх. Эти глаза направлены в небо, не показывая, что есть здесь на земле, под ногами. Есть только небо, колыбель дождя, ветра, сна, холода, солнца, пространства, на другом конце которого она, Москва...
И в Москве-то я была проездом, пару раз... Но зацепило!
Гостеприимная квартирка на Соколе. Кот Борис. Выставка про ёжика в тумане. Друзья на Цветном бульваре. Всё мимолётно и весело. И всего-то три месяца назад, а кажется — вечность...»
* * *
«Писать! А иначе как удержать мысль, как сохранить все образы в голове, когда ты, например, подпиливаешь ногти или едешь в метро? Ты мысленно доверяешь всё это бумаге в тот момент, когда ты рассказываешь историю сам себе, еле шевеля губами.
Или ты смотришь на людей вокруг тебя, и сердце твоё наполняется теплом и любовью, когда ты просто видишь этого нестарого старичка с очень мудрыми глазами и складками на лбу от привычки удивляться миру. Или девушку с большими руками, рыжеватую, с россыпью веснушек и аквамариновыми глазами, которая что-то читает. Или ту негритянку с большой грудью и прыщиками на лбу... (в метро из Клиши)»
