– Еще утром мы бы вас встретили по всем традициям и правилам. Год ждать пересменку – целое празднество. Но не рассчитывайте на удачу, вы ее уже израсходовали, опоздав часов на десять. Хотя, может, вам и повезло… повезло пропустить самое главное. Надеюсь, у вас есть оружие.

Просыпаясь в теплой кровати, Анна еще до открытия глаз ощутила отсутствие рядом Ковака, привыкнуть к чему до сих пор не получалось, ибо слишком часто за последний месяц он уделял время своему проекту чуть больше, чем ей. Она открыла глаза, сразу же по направлению к той стене, которую Ковак исписал формулами и вычислениями, постоянно что-то стирая и переписывая, играя в этакую игру с самим собой. И вот сейчас, прямо под лучами восхода, он сидел на стуле перед стеной, сосредоточенно разглядывая разрозненную головоломку.

– Сегодня наш последний день, – заговорила Анна спокойно, продолжая лежать на кровати, – уже чувствую, как буду скучать по этому.

Ковак посмотрел на нее с понимающей улыбкой.

– Доброе утро. Не хотел тебя будить.

– Из-за этого ты решил не только створки открыть лишь на треть, а еще и оставить меня одну в кровати. Миленько.

Ковак встал, подошел к ней, поцеловал, после чего нажал на сенсорную панель на стене, чтобы открыть створки большого горизонтального окна, впуская всю яркость восхода над ледяным полотном. Он вернулся к отныне ярко освещенной стене, создавая собой тень над разными вычислениями. Увлеченный своей работой, он не мог не поделиться этим с любимой девушкой.

– Ты ведь знаешь, что мы все – лишь результат случайных мутаций. Некоторые красивее остальных, разумеется.

– Как это мило, спасибо. – Она чуть поднялась до изголовья, дабы удобнее наблюдать за возбужденным Коваком, вновь подмечая, как ей нравится это его озорство процесса мышления.

– Разве наличие постоянной мутации не есть признак стабильности?

– Верно. Но вот вопрос – есть ли система в этой постоянной?

– Думаю, ты бы уже ее заметил.

– В этом и проблема: она есть, и мы просто не умеем ее увидеть, или же ее действительно нет, а наши поиски – лишь артефакт нашего эволюционного пути, жаждущего познания и обуздания.

Встав с кровати, она подошла к нему и нежно обняла со спины, ощущая приятное тепло от света.

– Если хочешь научиться обуздать жизнь, то самое время вспомнить, что вскоре наш контракт закончится, что позволит наконец-то воплотить наши… мутации в… новую мутацию.

Ковак развернулся с улыбкой на лице, обняв ее крепко, смотря прямо в глаза.

– А ведь красиво начала.

– Да, как-то я ушла не туда. Профдеформация сказывается. Короче, уже через несколько часов придет новая смена, а мы вернемся на Опус. Думаю, если мы решим завести ребенка сегодня, то…

– То это будет чудесно.

Он вглядывался в ее черные большие глаза, поглаживая длинные темные волосы.

– Дольше обычного ожидаю твое «но».

– Ты знаешь правила – я знаю правила. Детки-конфетки здесь запрещены.

– Умеешь поддержать.

Ковак крепко обнял ее и поцеловал, сглаживая неприятный момент.

– Но на самом деле я рада, что ты хотя бы пару минут не думал о работе.

– Люблю твою заботу.

– Ну, на самом деле я бы хотела именно сегодня, в последний солнечный день, который еще и наш последний день здесь, зачать близнецов.

– Близнецов?

– Ну да, у меня в семье таких много. Так что шанс велик. А еще будет символично, потому что у нас комната под вторым номером, что очень…

– Серьезно? Это твой символизм, тупо номер комнаты.

– Люблю твое занудство.

– А я рад, что у нас не восьмая, например, а то…

Не дав ему закончить, она поцеловала его, после чего они вернулись в кровать, просто обнимаясь в тепле под одеялом. Они наслаждались тишиной и покоем минут десять, пока она не сказала то, что, казалось, сама искренне хотела, потому что любила слушать его голос:

– Рассказывай, что там у тебя на уме, а то громко думаешь.

– Я научил его бояться холода, – неожиданно тяжело сказала Ковак. – Причем не физически, а психологически. Клетки так запрограммированы, что любая минусовая температура сеет панику, раздражая его спинной мозг, вынуждая страдать так сильно, что нервная система просто не выдерживает. Смерть становится спасением.

– Уверена, звучит это не так ужасно, как есть на самом деле.

– Вынужденное ограничение. Нельзя разрешать бесконтрольное поглощение и деление. Интеграция полезнее замещения.

– Если я не ошибаюсь, то образцы Сироты тем и были, что держали свою территорию при себе.

– Да, но оказалось, что это было искусственно. А раз мы смогли немного обуздать это умение, то.... Странное чувство. Ты знаешь его: «я что-то упустил».

– Скажу то, что ты и так знаешь, но из-за профессионализма не позволяешь себе признать: ты имеешь право недоработать, потому что недоработка – это стандарт. Всегда что-то где-то будет не учтено. Не просто же так контракт всего на один год. Новая смена продолжит труд, так же как мы продолжили труд предшественников. И ты когда-то сам говорил, что будешь умнее тех, кто был до нас, потому что надо учиться на чужих ошибках.

– Это я понимаю. Но от чувства привязанности к работе и ее результату отделаться сложней, чем я думал. А без личного увлечения… этот самый результат был бы не таким… результативным. Надо бы больше книг читать, а то чет я плутаю в словах.

Она посмотрела ему в глаза для убедительности слов.

– Мы с тобой, как и остальные, знаем, что работа наша проектная. Буревестник для этого и удален от остального мира. И это наше преимущество – нашу мутацию ограничили простыми инструментами. Иначе ты, как и я, как и остальные, вряд ли бы покинул это место. Потому что мы все профессионалы, которые любят свою работу.

Ковак смотрит на ее убедительное заботливое внушение и удивляется тому, как же ему повезло с ней: ведь будь он один, то и правда увяз бы в работе настолько, насколько это допускает уже и не мысль, а простая биология. Он погладил ее щеки, поцеловал, обнял так крепко, как будто вот-вот потеряет ее.

– Тебя я люблю больше.

Алви уже хотел было подойти к Коваку, который пугающе недвижимо сидел на стуле перед стеной долгих несколько минут, как тот резко поднялся, словно проснулся. Изабелла в это время пыталась закрыть жалюзи, которые затряслись в процессе поднявшегося урагана, запустившего водоворот снега внутри комнаты через проем и вынудившего их скорее покинуть эту западню. Ковак достаточно оперативно среагировал, разблокировав дверь отпечатком руки, и уступчиво пустил их первыми. Если бы не смелые шаги Алви, то вряд ли бы она позволила этому Коваку быть за ее спиной. Весь переход занял меньше минуты. Сначала они видели лишь очередную черноту, потом Ковак запер дверь за собой, сразу же включив фонарик.

Достаточно обширный круговой зал с равнорасположенными друг от друга дверьми, судя по всему, в аналогичные комнаты, откуда они сюда попали из той, которая исчисляется номером два. В центре был подпирающий трехметровый потолок большой закругленный деревянный шкаф с открытыми полками. Остальное пространство содержало криво расставленные столы и стулья, как будто бы их хаотично засеяли для массивности. Но стоило приглядеться, как на когда-то белой поверхности пола сразу же выделялись обильные размазанные следы крови, объединяющие и поваленные столы, и порой поломанные деревянные стулья. Здесь пахло сыростью, было холодно, тишина давила еще больше, чем молчание Ковака, чей фонарик был единственным источником света, что превращало большую часть пространства в обитель ужаса, наблюдающего за ними с выдержкой хищника. Ковак быстро осмотрелся, пошел направо, к единственной двери, которая отличалась от остальных.

– Стойте тут. Я заблокировал этот уровень, лифт не запустится, пока не починю проводку.

Ковак указал на сорванную рядом со створками крышку: пучок проводов к плате был вырван, контакты повреждены. Он сел на стул, который забрал из своей комнаты, положил фонарик на пол под нужным углом и взялся за восстановление. Все такой же сосредоточенный, напряженный, уставший, он словно и не замечал новичков.