Видя, как Мильтиад, наклонившись, выслушивает гонцов, Ксантипп сгорал от желания поскорее узнать новости. Он не мог пройти к ним вперед. Его долг – оставаться с теми, кого он поведет в бой. Конечно, Эпикл уже предложил – даже не потрудившись понизить голос, так что его слышала вся сотня – выведать, что происходит. Ксантипп не ответил. Стратеги не торговцы сплетнями на рынке, чтобы собираться кучкой вокруг одного из своих. Нет, он подождет, и Эпикл прекрасно это знал. Ксантипп заметил веселый блеск в глазах друга и вполголоса выругался, продолжая терпеливо шагать дальше. Когда следующий мальчишка побежит с новостями вдоль колонны, он свистом подзовет его к себе, чтобы не остаться незамеченным. Вот таких, как Эпикл или Фемистокл, не обходили вниманием никогда. Они бросались в глаза.

Понимая, что выглядит рассерженным, Ксантипп опустил голову. Да, он пребывал в плохом настроении, но, учитывая то, что ждало впереди, каким еще оно могло быть? Когда кто-то высказал мнение насчет уже пройденного ими расстояния, Ксантипп оборвал его с беспричинной резкостью, чем удивил самого себя. Он тут же пожалел об этом, увидев, как вспыхнуло гневом лицо мужчины, но взять свои слова обратно уже не мог, а извиняться не научился. Не важно, чего боялись люди – его нрава, политического влияния или возможностей богатых родственников его жены, – значение имело лишь то, держат ли они строй, когда приказано стоять, и идут ли вперед, навстречу камням и стрелам, когда приказано наступать. Только это помогло бы им выжить и увидеть закат.

Марафон находился всего в пяти часах марша от Афин, самое большее – в ста шестидесяти стадиях, счет которых объявлялся после каждых двухсот шагов. Дорога под ногами была самая обычная грунтовая, и в летний месяц метагейтнион она, по крайней мере, оставалась сухой. Самый длинный день в году миновал, но они все равно предполагали добраться до места высадки персов при хорошем свете. Только тогда Мильтиад и стратеги решат, следует ли атаковать с ходу или отступить в безопасный лагерь.

Ксантипп с раздражением наблюдал, как Мильтиад продолжает дотошно, словно в его распоряжении все время мира, расспрашивать идущего рядом с ним разведчика. Понимал ли он, что новостей с тревогой и нетерпением ждет вся колонна, что каждый воин жаждет узнать, что происходит? Впрочем, никаких признаков недовольства никто не выказывал. Афиняне были дисциплинированным народом. В то утро они все, как и он сам, покинули свои дома. Все носили одинаковые бронзовые доспехи, копья и мечи. Возможно, они так же хорошо осознавали, что стоит на кону. Эта мысль помогла Ксантиппу успокоиться.

Фемистокл и Аристид шли в середине марширующей колонны, что в бою позволило бы им развернуться и образовать центр строя. Услышать доклады разведчиков раньше Мильтиада они не могли. Оглянувшись, Ксантипп увидел – или это только показалось? – что Фемистокл с недовольством смотрит на него. Высокий, крупного телосложения, длинноволосый, он выделялся в любой толпе и привлекал к себе всеобщее внимание. И снова Ксантипп даже не улыбнулся. На марше, в отличие от собрания, их мелкое соперничество было просто неуместно. Хвастун и позер, Фемистокл был в то же время прирожденным вожаком благодаря чему-то такому, чего Ксантипп понять не мог. Он смеялся с людьми, откровенничал, поверял личное и хватал в разговоре за плечо, а они отзывались на это, хотя должны были презирать военачальника, добивающегося дешевой популярности и благосклонности у подчиненных. Даже старые солдаты, мужи крепкой закалки, пронять которых чем-либо было невозможно, улыбались, как мальчишки, когда смотр проводил Фемистокл. Ксантипп сам был тому свидетелем. Здесь крылась какая-то загадка. Люди должны видеть твою силу, их нельзя подпускать слишком близко, с ними недопустима мягкость. Не может командовать человек, который несет мех с вином и пьет так, что у него уже льется из носа.

При этой мысли Ксантипп покачал головой. Врагам Фемистокла нравилось изображать его шутом, легкомысленным и непостоянным. Ксантипп полагал, что все не так просто. Его честолюбие было налицо. В Фемистокле же черствость сочеталась с веселостью, он жил так, будто ничего в мире не воспринимал всерьез. Что думать о таком человеке? В любом случае Ксантипп был рад, что они не будут сражаться бок о бок. Фемистокл был камнем, брошенным в тихую воду. Теперь, когда общее командование взял на себя Мильтиад, долг каждого из десяти стратегов заключался в том, чтобы исполнить приказ, выстоять и сокрушить врага.

У Ксантиппа снова пересохло в горле, и он попросил воды. Обернувшись, к нему бросился мальчик, который только что стоял рядом с Мильтиадом. Спросить, что там нового, как делают мужчины, когда встречаются на агоре, казалось вполне естественным. Мальчишка-водонос покраснел от гордости и протянул мех с водой, уже похудевший больше, чем следовало бы. Вода ценилась дорого, поскольку найти ее в этих местах было нелегко.

«К концу дня все будут хрипеть, как вороны», – подумал Ксантипп, потому что видел такое раньше.

– Разведчик говорит, что там по меньшей мере десять тысяч всадников и вдвое больше пеших, – сказал мальчик.

Ксантипп только махнул рукой, хотя воины вокруг него спотыкались о собственные ноги, пытаясь извернуться так, чтобы услышать новости. Оценивать большие скопления людей, как известно, трудно – обучить этому навыку или выработать его тренировкой почти невозможно. Но Ксантипп видел отдельные гарнизоны на Ионическом побережье, не уступавшие колонне гоплитов, в которой он сейчас шел, причем стояли эти гарнизоны на самых окраинах персидских земель. Пленные, которых они захватили, хвастливо утверждали, что дальше, в сердце страны, оружие носят миллион человек и есть множество полков численностью в десять тысяч каждый. Оставалось только молиться, чтобы все это оказалось ложью, призванной вселить страх в сердца врагов.

– Что-нибудь еще? – спросил он, глядя вперед.

Как и Фемистокл, Ксантипп был выше большинства соплеменников. Боги наградили сыновей рыбаков и богачей статью и ростом, чтобы они отличались уже одним своим видом. Поверх голов Ксантипп различил возвращающегося разведчика. Другой мальчишка сосредоточенно докладывал о чем-то Мильтиаду, руками выводя в воздухе какие-то фигуры.

– Говорят, их корабли идут вдоль побережья из Эретрии, – ответил Ксантиппу водонос. – Разведчик сказал, что несколько его товарищей поднялись на холмы и увидели дым над портом.

Сердце Ксантиппа сжалось от тревоги. Ложь и дикие слухи распространяются всегда, когда приближается война. Но кажется, Эпикл был прав. Эретрия находилась недалеко от Марафона, на обширной полосе суши, протянувшейся через открытое море. Длинная цепь древних холмов являлась частью естественной защитной линии, закрывавшей Афины от ярости Посейдона. Эретрия была богатым портом, с населением около тридцати тысяч человек. Если город захватили персы, его жителей ждали невообразимые ужасы.

Ксантипп кивнул, скрипнув зубами. Он ненавидел персов за их высокомерие и злобную жестокость. Персы были причиной терзавших его ночных кошмаров. Иногда ему казалось, что он повидал слишком много, чтобы хоть когда-нибудь хорошенько выспаться.

– Отнеси воды тем, кто дальше.

И снова это прозвучало жестче, чем ему хотелось бы; парнишка смутился и почти обиделся. Ксантипп протянул было руку, чтобы взъерошить ему волосы, но водонос увернулся и побежал вдоль строя, неся мех на плече.

Между тем разведчик сел на лошадь, собираясь уехать и унести с собой то, что узнал. Преисполненный сознанием собственной важности, он, казалось, не замечал Ксантиппа, пока стратег не поднял правую руку, подзывая его. Но даже и тогда разведчик как будто колебался. Оглянувшись через плечо, Ксантипп увидел, что Фемистокл тоже пытается призвать его к себе энергичными жестами. Стратегам определенно не хватало терпения! А ведь они шли маршем всего лишь чуть больше двух часов и еще не преодолели и половины расстояния до врага.

Как раз в этот момент колонне пришлось прижаться к морю, чтобы обогнуть протяженную гряду холмов, бросавших тень на уходящую вперед дорогу. Ксантипп даже выругался, когда увидел это. Неужели еще одно дурное предзнаменование? Без привычного глаза на щите ему совсем не хотелось проходить через холодную тень непосредственно перед битвой. Все это слишком напоминало предупреждение о смерти.