– Он лучший из нас, – твердо сказал он, игнорируя вспыльчивость собеседника.

– Для кого-то – возможно, – пожал плечами Фемистокл. – Некоторыми правят жадность, глупость и похоть. Они могли бы украсть драхму у собственной матери или наступить на пальцы ближнему, чтобы помешать ему подняться. Они как дети в своей злобе.

– Ты же не об Аристиде говоришь! – воскликнул Ксантипп, изумленно взглянув на него.

– Нет, конечно нет. Народу нужны такие люди, как Аристид. Народ должен знать, что есть те, кого можно оставить охранять комнату с золотыми монетами в полной уверенности, что не пропадет ни одна. Более того, они умерли бы с голоду, но не подняли бы и корки хлеба, которая им не принадлежит. Аристид – такой человек, я это знаю. Ты тоже это знаешь. Его воля… его честь – как железо. Он мог бы управлять этим портом или всем городом, и все работало бы, словно фаланга в идеальном строю.

Ксантипп подозрительно посмотрел на него:

– Значит, ты им восхищаешься. И я. Нам нужны такие люди, как…

– Но тогда, если бы за законы отвечали такие люди, как Аристид, у нас был бы мертвый город, – продолжил Фемистокл, глядя вслед худощавому человеку, направляющемуся к начальнику порта. – Жить так – все равно что пытаться вести корабль против ветра. Гребцы налегают на весла, и корабль рассекает волны, неся всех нас. Аристид может это сделать.

– Почему тогда «мертвый город»? – начал сердиться Ксантипп.

Как получилось, что каждый разговор с Фемистоклом складывается одним и тем же образом? Этот человек обладал необычайной способностью уколоть.

– Людям нужно нечто большее, чем хлеб и вино, любовники и золото, – сказал Фемистокл.

– Ты имеешь в виду богов?

К его удивлению, Фемистокл усмехнулся:

– Я не знаю. Как интересно у тебя устроен ум, Ксантипп из Холаргоса! Нет, мужчинам нужно честолюбие. Такие, как Аристид, были бы довольны тем, что сохранили. Сохранили то, что у нас есть.

– Это не кажется мне таким уж плохим, – возразил Ксантипп.

– Мир меняется. Если постоянно только перекрашиваешь и перестраиваешь, то в конце концов появятся трещины. Ты видел, мой друг, руины храмов и врат. Были народы, которые не менялись и ушли до нас. Им не хватило честолюбия встать и сказать: «Мы оставим след, который никогда не будет стерт».

В нем появилась странная напряженность, наблюдать которую было почти неприятно. Ксантипп заметил, как исчезает блеск в его глазах.

Фемистокл встряхнулся, словно просыпаясь, и добавил:

– В любом случае я бы не хотел, чтобы он сидел за моим обеденным столом. Старик убивает смех этим своим кислым выражением лица.

Ксантипп неловко кивнул. Он уже устал от Фемистокла:

– Хорошо. Я возвращаюсь в город. Пообещал себе, что сегодня устрою тяжелую пробежку.

Фемистокл посмотрел на него, оценив длинные руки и ноги, мощные мускулы человека, который каждый день оттачивал свои боевые навыки.

– Можно мне побежать рядом или предпочитаешь в одиночку?

Ксантипп услышал в этих словах вызов и улыбнулся:

– Буду рад составить тебе компанию, но предупреждаю: я задаю жесткий темп.

Сбросив одежду и сандалии, Фемистокл остался голым. Он сиял здоровьем. Ксантипп вспомнил, что этот человек любит бороться и биться на кулаках, и подумал, не перегнул ли палку. Сам-то он был уже немолод, с больным коленом. Но свои опасения оставил при себе.

Фемистокл горкой сложил вещи и свистнул. В ответ со стороны доков рысцой примчался раб.

– Веди, Ксантипп, – кивнул Фемистокл. – Я сделаю все возможное, чтобы не отставать от тебя.

Они начали с легкого бега. Каждый сознавал силу другого и был полон решимости не проиграть, даже если для этого придется умереть.

Его подвело колено. Оба – и Ксантипп, и Фемистокл – неслись едва ли не на разрыв сердца. Когда в поле зрения показалась городская стена, и тот и другой рванули по грунтовой дороге из последних сил. Капли пота летели во все стороны. В какой-то момент Ксантипп почувствовал, как колено дернулось, будто в него вонзили железный шип. Он вмиг потерял скорость и захромал, но заставил себя продолжать, хотя Фемистокл уже ушел вперед, не оборачиваясь. Люди, ехавшие из порта в город на запряженных волами повозках, приветствовали героев Марафона, без сомнения узнав Фемистокла.

Соперники встретились у городских ворот, закончили, пыхтя и отдуваясь, под любопытными взглядами стоявших на стене скифских лучников. Эти метеки были наняты для поддержания порядка на улицах, а иногда и на холме Пникс. Когда там собиралось до двадцати тысяч человек, горячие дискуссии становились слишком бурными и спор нередко перерастал в драку с кровопролитием.

Оба бегуна раскраснелись, но быстро восстановились, хотя, чтобы создать такое впечатление, им пришлось изрядно постараться.

– Ты хромаешь, – заметил, усмехнувшись, Фемистокл. – Я и победил-то только благодаря этому. Я уже начал сдавать, когда ты сбавил.

– Пустяки, – сказал Ксантипп.

Он не хотел искать причину для оправданий. Фемистокл выиграл забег. Мужчинам жаловаться не пристало.

– Я знаю гимнасиарха у реки Илисс – всего в нескольких стадиях отсюда. Новое место. Примут нас радушно. Хозяин из филы Леонтиды – он стоял со мной на Марафоне.

Вместо того чтобы отказаться, Ксантипп заколебался. Он знал, что если собирается ходить на следующий день, то должен натереться маслом. Колено горело, и мышцы вокруг него подрагивали. Но он предпочитал гимнасий либо в Академии, на севере, либо в одном из восточных районов города. Более того, он не хотел чувствовать себя обязанным Фемистоклу. Пот капал с кончика носа, и Ксантипп вытер лицо ладонью. А потом, повинуясь импульсу, кивнул, и Фемистокл пошел впереди, уже справившись с одышкой.

– Возраст – жестокая штука. Отнимает понемногу все, что у нас есть.

Ксантипп почувствовал, как в нем нарастает раздражение.

– Просто старая рана, – натянуто сказал он.

– Это приходит ко всем нам, – пробормотал Фемистокл почти про себя.

Ксантипп поднял глаза к небесам, моля о терпении.

Гимнасиарх горячо приветствовал Фемистокла, будто давно потерянного брата. Окликнул его по имени, как только они миновали ворота и прохладные внешние галереи, чтобы выйти на главное поле. Река неподалеку протекала через тихие рощи, беговая дорожка была новой и чистой. Никакого сравнения с той, что в Академии, с ее облупившейся краской и сорняками. К ним отнеслись со всем вниманием и заботой, что произвело на Ксантиппа немалое впечатление. Гостей уложили, намазали маслом и как следует помяли, а потом выскоблили кожу затупленными бронзовыми и костными лезвиями. Грязное масло вылили в котел, где оно разделилось на темные и золотистые спирали. Запах был немного неприятный, и Фемистокл попросил раба убрать котел подальше.

– Знаешь, Аристид не желает платить за новое масло. Ты об этом слышал? – спросил Фемистокл. – Пользуется бесплатным, тем, что сливают, каким бы грязным оно ни было.

Ксантипп нахмурился и глубоко вздохнул. Он лежал на спине, наблюдая, как раб, державший его поднятую ногу, критически осмотрел больное колено и начал надавливать большими пальцами на поверхность сустава, разгоняя собравшуюся там жидкость. Боль была невыносимая, и разговор помогал Ксантиппу не кричать. Этого он позволить себе не мог – только не перед Фемистоклом.

– Значит, не любит расточительства. Возможно, это мудро, – процедил Ксантипп сквозь зубы.

Прозвучало это достаточно напряженно, и Фемистокл, переведя на него взгляд, спросил:

– Тебя беспокоит колено?

Ксантипп задержал дыхание и выдохнул:

– Все будет хорошо. Спасибо.

– Мне здесь нравится, – махнул рукой здоровяк. – Какой бы ни была цена, оно того стоит. Хочешь вина? Половина на половину? Или одну на треть?

Посомневавшись, Ксантипп согласился на последний вариант. Он сел, чтобы выпить, и вытянул ноги, а рабы продолжили их растирать. Его внимание приковала схватка двух борцов, терзавших друг друга с изощренной свирепостью.