– Да уж, – согласился Дан. – Горы для них всегда были одним из рубежей обороны. Как для русских зима. Она их к нам не пускает толком, а нас к ним не пускают горы. Вот и образовалось нечто вроде естественной границы. И преодолеть эту границу можно только демографически, а если точнее, то генетически. Проникая на чужую территорию, ассимилируясь на ней, а затем концентрируя генетический фонд. При определенном генетическом пороге не совсем араб все же вспомнит, что он араб. Так же, как не совсем русский вспомнит, что он русский. Особенно при должном идеологическом вливании. Но пока у арабов в этом плане серьезное преимущество – плодятся они куда быстрее нас, гораздо бездумнее и без всякой оглядки на будущее этого многочисленного потомства. Последнее обстоятельство, кстати, относится уже к морально-этическим нормам их цивилизации, а следовательно, наша война не только межцивилизационная, но и генетическая.

– Думаешь, запрета на чистые браки между варварами не хватает для генетического баланса? – спросил я.

– Судя по наличию городских партизан даже в Сан-Петербурге – не хватает.

– Верно мыслишь, – согласился я. – А у имперского руководства не хватает мозгов, чтобы это понять. Меня, знаешь ведь, на каторгу упекли за то, что пощадил молодую бабенку, готовую к репродукции в любой момент и не имеющую никаких признаков варварского генома. А раз нет понимания этого, то мощь винд-эскадр и крепость городских стен приобретают особое значение.

– Они ничего не решают кардинально, – покачал головой Дан. – Мы же не можем, как крысы, прятаться до следующего потопа за городскими стенами! Арабы на нас наступают, наступают в первую очередь генетически. А нам попросту нечего им противопоставить. И твоя история – яркая иллюстрация этому.

– Ты сказал «наступают в первую очередь генетически», – заинтересовался я. – А что во вторую?

– Во вторую, они побеждают нас цивилизационными, точнее, морально-этическими нормами.

– Ни фига себе! – Я невольно присвистнул от такого откровения. – Ты хочешь сказать, что их цивилизационные нормы лучше? Какой-нибудь Зураб написал музыку глубже баховской? Или у них свой Ван Гог выискался? Или Толстой с Достоевским? Или, может быть, в морально-этическом плане нам с них пример брать? Или просто нам всем тоже надо задницу камушками подтирать, чтобы одержать победу в глобальном противостоянии с ними?

– Ну, ты завелся… – чуть опешил Дан. – Успокойся. Я не говорю, что чьи-то цивилизационные нормы лучше, а чьи-то хуже. Просто по факту их система ценностей эффективнее с военной точки зрения. Неверный для них не человек. Это раз. Что избавляет их от моральных угрызений совести при убийстве неверного. Как только в России установилась православная теократия и мусульман официально стали считать нелюдями и существами, лишенными души, мы их сразу потеснили. Исторический факт. А против фактов не попрешь. Ладно, в этом мы уравнялись. Не скажу, что стали от этого лучше, но уж точно стали эффективнее в противостоянии.

– Согласен, – кивнул я.

– У них любая война с неверными является священной, а потому любой, погибший в ней, сразу попадает в рай. У нас же прямиком в рай попадают только великомученики. Пока попы не подкорректируют этот вопрос, наша пропаганда будет оставаться в глубокой заднице.

– Хорошо, хотя бы, что с военных официально сняли обязанность соблюдать заповедь «не убий», – поддакнул я. – А ты что, ярый православный?

– Я? – в голосе Дана послышалась обида. – Похож?

Мне не удалось быстро найтись с ответом.

– Никакой я не православный! – слишком, на мой взгляд, эмоционально ответил Дан. – Но я прекрасно понимаю, что теократия в России была необходима. Хотя бы в качестве системы, использующей православие как идеологический инструмент. А если точнее, то как идеологическое оружие обороны от мусульман.

– Наши эскадренные батюшки примерно то же самое вбивали нам в головы, – усмехнулся я.

– Правильно делали. И все же это оружие проигрывает арабскому. Хотя бы в том, что у них око за око – официальная идеология. А у нас, официально, следует подставить другую щеку.

– Да уж, – вздохнул я. – Пацифиста-мусульманина мне трудно представить.

– Значит, ты понял, о чем я. Дело не в камушках, которыми арабы задницы себе подтирают. Вот если бы при установлении российской теократии за основу было взято не православие, а славянское язычество, у арабов бы пуп надорвался отхватить столько нашей территории. Но почему-то далекая еврейская вера в обожествление рядового гражданина Израиля родом из Назарета оказалась русским роднее собственной, возросшей в наших лесах. Меня невольно одолевает смех, когда православие называют исконно русской верой. Как может она быть исконно русской? Когда ее придумывали, России, да и Руси, еще не существовало, а значит, она чуждая, созданная черт-те как давно и черт-те как далеко от наших мест. Да еще и евреями – чуждым народом. В чем же ее исконность?

– Но все же это значительный противовес исламу, – не согласился я.

– Только в том плане, что лучше такое цивилизационное сплочение, чем никакого, – отмахнулся Дан. – Поэтому я и за теократию. Без нее нас вообще бы смели.

– По-твоему выходит, что военно-силовыми методами бороться с арабами вообще бессмысленно? – напрямую поинтересовался я.

– Тактически можно, иначе я бы тут не сидел и не обсуждал с тобой план штурма Шам-Шаха. Но стратегически надо решать проблему иначе. Межцивилизационно и генетически.

– Не думаю, что белого человека можно побудить размножаться бездумно, как это делают мусульмане. У них ценность человеческой жизни приближается к абсолютному нулю, а потому плевать им на то, что будет с детьми. Дадут им кинжал и коня, а те сами уже пусть о себе заботятся. Ты вот готов на это? Я – нет. Выходит, чтобы победить генетически, у нас один выход – их прореживать.

– Резвый ты больно, – вздохнул Дан. – Прореживать… У нас с тобой сейчас другая задача…

В первую очередь он попытался промерить расстояние от Сан-Петербурга до Шам-Шаха, но делал это довольно неуклюже – панель инструментов оказалась ему малознакомой и не относилась к классу интуитивно понимаемых. Я усмехнулся, взял и-манимулятор и быстро навел порядок на мониторе.

– К чему такие сложности? – поразился Дан.

– Это военные карты, – пояснил я. – Для затруднения чтения посторонними.

– Вот одна из причин, почему я не люблю военных, – признался мой новый напарник. – За лишние сложности.

– Так ты военных не любишь? – усмехнулся я.

– Недолюбливаю, – так же с улыбкой уточнил он. – Но готов потерпеть ради общего дела.

– Спасибо, – елейным тоном огрызнулся я. – Расстояние сам будешь мерить?

– Нет уж, будь любезен, – остудился Дан. – А то я заставлю тебя колдовать, когда возникнет надобность в этом.

– Хочешь сказать, что сам умеешь? – Я словно наткнулся на невидимое препятствие.

– Малость. Думаешь, как я тебя в лесу вырубил?

Я счел за благо засохнуть до времени. Не то чтобы тема ночной рукопашной схватки меня не интересовала, скорее наоборот. Но, во-первых, в лоб выяснять подробности было не к месту, во-вторых, чувствовал, что просто так не удастся вытянуть нужную информацию. Чем больше я общался с Даном, тем более темной лошадкой он для меня становился. Тут бы вспомнить Аристотеля с его окружностью, отделяющей известное от неизвестного. Но я не стал заморачиваться – всему свое время. К тому же правду гласит древняя поговорка: меньше знаешь, лучше спишь.

Понимая, что, действительно, справлюсь лучше, я произвел все необходимые манипуляции с картой, после чего ситуация кое в чем прояснилась. При хорошем ходовом ветре, а на нужных высотах он редко бывает вялым, добраться до Шам-Шаха на судне с парусностью яхты можно суток за пять. Это если без остановок, то есть, если команда будет работать вахтенным методом. Сам городок оказался на схеме покрупнее, чем я предполагал. Раза в два, если не в три. Кроме того мне столько раз приходилось смотреть на укрепления сверху, что я без труда понял – Шам-Шах обнесен пусть и не очень мощными, но все же стенами из защитного вакуум-поля. Это осложняло нашу задачу многократно – с обычными вооружениями можно затею штурма сразу выкинуть из головы. Для атаки на Шам-Шах потребуется винд-крейсер с полным набором штурмовых квант-орудий. Хотя бы один.