Кодзи опустился на траву, наблюдая, как гнев, охвативший эту красивую женщину, сотрясает ее тело изнутри. Юко недоставало смелости посмотреть на него. Кодзи впился в нее взглядом. Подобно тому как вода медленно просачивается вглубь песчаной почвы, до него постепенно доходила суть сказанных им слов.

Дело в том, что они еще не привыкли друг к другу. При общении человека и животного порой, пусть на время, возникает больше близости, чем между Кодзи и Юко. Два человека с опаской обнюхивали друг друга, как звери при первой встрече. Они играли друг с другом, словно дрались, и дрались, словно играли. При этом страх охватил именно Кодзи, а Юко, несмотря на гнев, оставалась неустрашимой.

Как бы подтверждая это, Юко сменила тему и заговорила о том, как чуть больше года назад закрыла свой магазин в Токио, перебралась в Иро и обустроила «Оранжерею Кусакадо».

– В общем, нам здесь нужна мужская рука. Нужен помощник. Надо будет много учиться и много работать. Первая партия цветов, которую мы поставили весной, получила высокую оценку. С мая мы занялись еще и лиственными растениями. Поддержание температурного режима – занятие хлопотное, но, мне кажется, тебе эта работа понравится. У тебя сейчас такое лицо… мирное, миролюбивое.

Закончив с сэндвичами, они по берегу залива вернулись в порт. Прошли через центр деревни, пересекли префектурное шоссе и зашагали по дороге к дому Кусакадо. Встреченные по пути жители здоровались с Юко и смотрели с интересом: кого это она ведет? Несомненно, уже к закату слухи пойдут по всей деревне. Конечно, Юко была готова прикрыть Кодзи, выдав его за родственника, но местные выяснят правду быстрее, чем муравьи отыщут просыпанный сахар.

– Что ты голову повесил? Не надо, – с подчеркнутым сочувствием предупредила Юко.

– Ничего не могу с собой поделать, – проговорил Кодзи, не поднимая глаз и наблюдая за искаженной тенью, которую зонтик Юко отбрасывал на следы шин грузовиков и автобусов – отпечатки, оставленные в разгар дневной жары на шоссе.

Дорога устремлялась к востоку, поворачивала у почты налево и, плавно изгибаясь перед воротами храма Тайсэндзи, поднималась по заднему склону холма, на котором в беспорядке были разбросаны редкие дома.

Усадьба Кусакадо стояла особняком – тем, кто не поленится залезть на самый верх вознесшейся над заливом горы, этот дом предъявлял эффектную черепичную крышу и просторный двор, целиком занятый теплицами.

На вершине холма стояла фигура в белой одежде с развевающимися на ветру полами. Ворот не было – вместо них возвышалась увитая розами арка, устроенная в белом деревянном заборе, который недавно установила Юко. На заборе висела большая табличка с надписью: «Оранжерея Кусакадо». Ожидавший Юко и Кодзи человек был одет в юкату. Небрежно запахнутая, она развевалась под порывами ветра, подобно юбке. Человек стоял неестественно прямо, как загипсованный.

Из-за тяжелой сумки, с которой пришлось подниматься в гору, по лбу Кодзи струился пот и стекал на брови. Юко коснулась его бока кончиками пальцев, будто о чем-то предупреждая. Кодзи впервые за все время поднял глаза, и его охватил страх – почудилось, что сейчас он вновь предстанет перед тюремным священником.

Но перед ними был Иппэй. Кодзи увидел его впервые с того самого дня. Стоявшее высоко над холмом летнее солнце освещало Иппэя лишь частично, оставляя в густой тени половину лица, и казалось, будто он приветствует гостя широкой улыбкой.

Юко прекрасно знала, каким веселым и пылким юношей Кодзи был два года назад.

Иппэй держал на Гиндзе магазин западного фарфора и в напряженные сезоны – например, конец года и Обон[5] – временно нанимал студентов университета, который окончил сам. Кодзи отвечал требованиям Иппэя к персоналу, и ему разрешили работать в магазине и дальше, не только на праздники. Так он стал желанным гостем в доме Иппэя в Сибасироганэ.

Иппэй окончил университет по специальности «немецкая литература», некоторое время читал лекции в другом частном университете, а потом получил в наследство от родителей тот самый магазин на Гиндзе. Несмотря на новое дело, он продолжал заниматься «высокой литературой», публиковал критические статьи и приобрел определенную известность. Писал он крайне мало, но имел горячих поклонников среди читателей, и его давно разошедшиеся ранние книги высоко ценились.

Иппэй переводил и комментировал Гофмансталя и Стефана Георге[6], а также написал критическую биографию Ли Хэ[7]. Его литературный стиль отличался изысканностью и утонченностью, в нем не было ни капли деловитости, свойственной торговцам. Напротив, он был преисполнен холодной эксцентричности, тяготел к цветистости и украшательству, которые присущи ценителям искусства.

Нередко люди такого типа из-за своей природной склонности невольно наделяют себя неведомой обычным людям привилегией презирать попытки духовного совершенствования и превращаются в удивительно пустое чувственное существо. Начав работать в магазине, Кодзи был поражен, как много времени и внимания Иппэй уделял любовным делам.

Конечно, Кодзи старался держаться подальше от всего этого, ведь к нему оно никакого отношения не имело. Как-то раз, когда он закончил работу и собирался домой, Иппэй, всем своим видом выказывая дружелюбие, остановил его и предложил пойти выпить. Едва они устроились в каком-то баре, как Иппэй сразу заговорил:

– Ты у нас волк-одиночка. Я тебе завидую. Ни родителей, ни братьев, ни сестер, ни родственников. И жены тоже нет, и детей. Не люблю людей, у которых замечательные семьи и замечательные поручители. Скажи, ведь тебе хватает денег только на жизнь, да?

– Думаю, как-нибудь протяну до окончания университета. Мой старик оставил кое-какие деньги. Но с таким капиталом далеко не уедешь.

– Ничего. Есть же еще и деньги, которые ты зарабатываешь у меня.

– Спасибо. Я вам очень признателен.

Помолчав немного, Иппэй отпил из стакана и продолжил:

– Я слышал, ты пару дней назад подрался.

– О-откуда вы знаете?

От удивления Кодзи слегка заикался.

– Один из наших продавцов услышал об этом от приятеля. История показалась ему забавной, и он решил поделиться со мной.

Кодзи смущенно почесал голову. Он был похож на провинившегося школьника.

Иппэю захотелось знать подробности. Кодзи рассказал, как вечером после закрытия магазина он с приятелем, который тоже где-то подрабатывал, зашли в Синдзюку в бар выпить виски. На выходе из бара на них кто-то напал, завязалась драка, но все быстро кончилось – они убежали. Иппэя больше волновало не столько само происшествие, сколько душевное состояние Кодзи.

– Ты разозлился? Из-за этого ввязался в драку?

– Не знаю почему. Вдруг вышел из себя, и все.

Кодзи растерялся, не зная, что ответить: ему никогда не задавали таких вопросов.

– Тебе двадцать один год, ты одинокий, беззаботный, ввязаться в ссору или драку тебе ничего не стоит. Временами, наверное, считаешь себя романтичным?

Кодзи молчал, сжав губы. Он не понимал, как расценивать эти слова – как незаслуженную похвалу или насмешку.

– Уметь драться и выпускать свой гнев – это хорошо. Весь мир в твоих руках. А что потом? Потом лишь седина волос, морщины на лице…[8] И больше ничего.

Эта непонятная цитата из древней поэзии показалась Кодзи ужасно высокопарной.

Иппэй продолжал расспросы:

– А не бывает у тебя ощущения, будто мир распадается на глазах и утекает, как песок сквозь пальцы?

– Бывает. И тогда я начинаю злиться.

– Вот! Это одно из твоих достоинств. Что касается меня, я уже давно сдался перед этим ускользающим песком.

Кодзи было неприятно слушать сетования на жизнь и философские рассуждения. С какой стати? Только потому, что этот человек старше?