Но венчание на Царство всегда осуществлялось в священном месте, Успенском соборе Московского кремля. Эту традицию Петр нарушать не хотел. Он-то и задумывал, чтобы обряд не смог оспорить никто. А сам так расхворался, что не мог доехать до Москвы. Церемонию отложили, и она состоялась только 7 мая 1724 г. Специально изготовили первую императорскую корону (ранее все цари короновались Шапкой Мономаха). В Успенском соборе Петр своими руками возложил ее на супругу. К коронации сформировали и новую часть лейб-гвардии, эскадрон кавалергардов – личный конвой императрицы.
А приступы у царя повторились. Врач Горн сделал ему операцию, и вроде бы полегчало. К этому времени шведы подтвердили, что голштинский Карл Фридрих – главный кандидат на их трон. Согласились вместе с Россией заставить Данию отменить нашим судам пошлины в проливах, а Голштинии вернуть Шлезвиг. Тогда и Петр объявил Анну невестой Карла Фридриха. Перед обручением они подписали брачный договор: оба заведомо отрекались от претензий на корону России. Но по секретной статье Петр оставлял за собой право назначить наследником их гипотетического сына.
А тем временем на царя продолжали сыпаться и доклады о хищничествах его приближенных. Разгневанный Петр отдал Меншикова под следствие, отстранил от всех должностей, не желал больше видеть. Стало вскрываться и воровство архиепископа Феодосия (Яновского). Самым же страшным ударом для императора стали доказательства измены только что коронованной жены с камергером Монсом. Екатерине он ничего не сказал, но приказал проверить дела Монса. В результате прилюдно выворачивать грязное семейное белье вообще не понадобилось. Камергер управлял канцелярией императрицы и организовал натуральное бюро взяток. Собирал жирный навар за ходатайства Екатерины перед мужем: кого простить, кого повысить – чем и пользовались Меншиков, Волынский, Шафиров, Феодосий и иже с ними.
Это творилось прямо в семье Петра! Сообщниками «бюро» были сестра Монса – статс-дама государыни Матрена Балк, секретарь Столетов, шут Балакирев, паж Соловов. 26 ноября камергера казнили сугубо за должностное преступление, роман с царицей на суде нигде не упоминался. Матрену били кнутом, остальных – батогами, отправив в ссылки. А с женой царь перестал общаться. Исключением стал день рождения Елизаветы. Она, может быть по наущению матери, упросила отца, чтобы оба были не ее празднике. И выглядела такой же беззаботной, будто в семье ничего не произошло. Петр не стал портить 15-летие любимой дочки выяснением отношений, но двери в его покои остались для жены закрытыми.
Ну а в январе 1725 г. на Водосвятии государь застудился, и болезнь свалила его совсем. Только тогда он допустил к себе Екатерину, вызвал Меншикова. С ними Петра связывали лучшие годы жизни – победы, свершения. Вот и цеплялся невольно за прошлое. От боли царь кричал, потом даже на это не стало сил. Екатерина не отходила от его постели, дежурили дочки. В ночь на 28 января, соборовавшись и причастившись Святых Таин, Петр отошел к Господу. Преемника он так и не назвал – в мучениях впал в забытье и в сознание не приходил [12].
А собравшиеся во дворце сановники, военные, духовенство уже спорили, кто займет трон. Родовая знать во главе с Голицыными и Долгоруковыми (их фамилию писали и иначе, Долгорукие) уверенно прочила внука, Петра. Прямой наследник! И ведь для них открывалась идеальная возможность захватить ребенка под свое влияние. «Худородные» выдвиженцы Петра доказывали, что венчанием жены на царство он уже выразил свою волю, Екатерина остается законной императрицей. Впрочем, решающими стали не юридические аспекты, а энергия и хватка «худородных».
Меншиков и его товарищи еще при живом царе договорились с гвардией. Она императора обожала, любила и его жену: Екатерина навещала воинов с мужем, запросто беседовала, опрокидывала с ними чарку. По сигналу Меншикова гвардейцы оцепили дворец, вломились в зал, наполненный вельможами. Гаркнули «виват!» Екатерине – и аристократам пришлось подхватить, кланяться той, кого в своем кругу величали «портомоей» (прачкой). Сенат и Синод мгновенно решили вопрос о наследовании.
Вскоре за царем умерла и младшая его дочка, 6-летняя Наташа. Хоронили их вместе. Но Россия продолжала жить по распоряжениям, отданным еще Петром. Единственным неприятным и неожиданным эксцессом при смене монарха стало дело архиепископа Феодосия (Яновского). Он понадеялся, что слабую женщину, только что потерявшую мужа и дочь, можно подмять под свое влияние, запугивая «Божьими карами». Повел себя откровенно вызывающе, оскорблял сенаторов и Меншикова. Но ошибся, Екатерина манипулировать собой не позволила. За Феодосия взялись серьезно, и открылись масштабное воровство, крупные подозрения в ереси и даже создание в Церкви тайного «ордена» – он заставлял подчиненных приносить особую присягу на верность лично себе [13]. В итоге отправился в заточение в Николо-Корельский монастырь, и эта история лишний раз подтвердила правоту Петра, упразднившего пост патриарха. Первым претендовал на него именно Феодосий.
А Екатерина по натуре была женщиной доброй. Ей хотелось заслужить любовь подданных, сделать для них что-то хорошее. Незадолго до смерти, в 1724 г., Петр ввел «подушную» подать на содержание армии и флота. Перепись населения насчитала 5 млн 800 тыс. «душ мужеска пола». На них, независимо от возраста и состояния здоровья, распределили суммы, необходимые на военные нужды. Получилось 74 копейки в год с крепостных, с государственных крестьян дополнительно 40 коп. (им не надо было платить оброк помещику, трудиться на барщине), с горожан – 1 руб. 20 коп. Духовенство и дворяне налогами не облагались, но должны были собирать их со своих крестьян.
Хотя подать оказалась очень обременительной, и Екатерина загорелась снизить ее. Но из-за расходов на те же армию, флот, строительные проекты денег в казне остро не хватало, и пожелание императрицы выполнили чисто символически, снизили на 4 копейки. Зато амнистию она провела широко. Первым делом освободила и возвысила пострадавших по делу Монса. Простила и воров, вроде Шафирова, и даже осужденных по делу царевича Алексея. Кроме его матери Евдокии. Ей единственной наказание ужесточили. Перевели из монастыря в камеру Шлиссельбургской крепости. Она была не рядовой соучастницей сына, а одним из организаторов заговора. Сочли, что без Петра она представляет даже большую угрозу, чем при нем.
От мужа Екатерине досталась весьма квалифицированная команда в правительстве. Меншиков, восстановленный в должностях президента Военной коллегии, сенатора, генерал-губернатора Петербурга. Генерал-прокурор Сената Ягужинский. Начальник Тайной канцелярии Петр Толстой. Международные дела возглавил молодой выдвиженец Петра Генрих Иоганн Остерман – в России его назвали Андреем Ивановичем, талантливый дипломат, именно его заслугой стал непростое заключение Ништадтского мира.
К государственным делам пришлось приобщиться и Елизавете. Потому что ее мать так и не освоила грамоту. Вот и пригодился каллиграфический почерк дочки. Когда нужна была подпись императрицы, Екатерина вызывала ее. А среди тех, кто попал под амнистию, был врач Иоганн Лесток. Уроженец немецкого княжества Люнебург, но по происхождению француз и отъявленный авантюрист. Успел послужить лекарем во французской армии, отсидеть в парижской тюрьме. Подался в Россию, сумел хорошо преподнести себя и стал лейб-медиком царицы. Екатерине он очень нравился. Высокий, веселый, по-французски галантный. Но он сохранил и французские нравы. Соблазнил и жену, и дочерей царского шута Лакосты, со шпагой вступил в драку с его слугами, и Петр сослал нарушителя порядка в Казань. Теперь государыня возвратила Лестока, но место ее личного врача было уже занято, и она назначила француза лейб-медиком к Елизавете. Столь колоритная фигура не могла не оказать на девушку сильного (и отнюдь не благотворного) влияния.
Впрочем, у нее перед глазами был и пример матери. Екатерина и при Петре любила выпить, а теперь прикладывалась постоянно, напаивала придворных дам. Окружила себя и другими удовольствиями, по ее понятиям – «царскими». Объедалась сладостями. Едва миновало 40 дней строгого траура, нашла себе фаворита, молоденького прибалтийского дворянина Рейнгольда Лёвенвольде. Взяла его к себе камергером, двух его братьев устроила на дипломатическую службу, всех троих возвела в графское достоинство.
