Та девушка.

Я понятия не имею, откуда пришла эта мысль, но тут же пытаюсь от нее избавиться. Мой мир еще дымится у меня за спиной из-за девочек вроде Кэмерон Кёртис. Пропавших и травмированных. Их истории притягивают меня, как песни сирен. Последние несколько лет я работала в программе под названием «Проект Прожектор» в районе залива Сан-Франциско. Проект фокусировался на сексуальных преступлениях и преступлениях против детей, похищенных и убитых незнакомцами, украденных и беспомощных перед членами собственной семьи, выбранных сутенерами и чудовищами, незаметно проданных и перепроданных.

Это самая тяжелая работа, которой я когда-либо занималась, но и самая важная, даже если Брендан никогда не сможет меня простить. К тому же я хорошо с ней справляюсь. Со временем у меня выработался своего рода радар на жертв, и Кэмерон Кёртис хорошо мне знакома, будто у нее над головой горит неоновая вывеска, транслируя ее историю, ее уязвимость. И не только мне. Откуда бы ни взялась эта вывеска, хищники тоже видят ее: кричаще-яркую и однозначную.

Я думаю о семье девушки, потерявшей голову от тревоги и ужаса. Думаю о том, насколько одинокой и брошенной чувствовала себя Кэмерон. Отчаявшейся. Оторванной. Как печаль и стыд из чувства становятся болезнью, жутким раком, который крутится вокруг мира, забирая жизни в скрытном бесконечном цикле.

Когда скулеж повторяется, я вздрагиваю. Определенно койот. Никакие другие животные в этих лесах не звучат так по-человечески. В их плаче холод, одиночество и голод. Даже страх. И этот плач звучит и звучит.

В эту ночь я бестелесно всплываю над белым полумесяцем пляжа, когда кто-то, пошатываясь, бежит сквозь спутанные водоросли и тени. Это девушка. Она спотыкается и падает на колени, встает и снова падает, пятится, опираясь на руки, визжит и трясется. А потом внезапно замолкает. Замолкает, как это делают животные, когда понимают, что бежать больше некуда.

Я резко просыпаюсь. Сердце колотится, кожа липкая от пота. Должно быть, опять вернулась горячка. Мои груди под толстой фуфайкой все еще стянуты, но по-прежнему набухшие. Боль тупая, но постоянная, пульсирующая. Точка опоры.

Вокруг ледяная темнота; кажется, она стеклась ко мне. Я забыла, каково это: спать в лесу, где нет ни шума улицы, ни звуков от соседей, ни света. Натянув на ноги вторую пару носков, выхожу в большую комнату, где мерцающие часы в микроволновке говорят мне, что еще нет и четырех утра. Я проспала всего часов пять. Скорее отключилась.

Нахожу ибупрофен и какое-то снотворное, запиваю их виски, надеясь очистить голову от кошмара. Я могу только предполагать, что девушка во сне – Кэмерон Кёртис. Мое подсознание состряпало версию ее исчезновения, захваченное драмой, которая всегда поглощала меня, задолго до того, как я стала детективом. Как будто крики о помощи, вечно звенящие в атмосфере, усиливаются при встрече со мной и прилипают. Как будто они – часть меня, и я лишена права голоса, лишена иного выбора, кроме как попытаться ответить.

Первое, что я вижу, когда просыпаюсь через несколько часов, это полупустая бутылка виски на полу рядом с диваном и мои носки на кофейном столике. Где-то за глазными яблоками пульсирует похмелье, разноцветное и блестящее. Будь Хэп здесь, он бы встревожился, что я так много пью. Вдобавок он бы уже оделся, умылся и поставил вариться кофе. Хэп любил и утро, и поздний вечер. Иногда я задумывалась, спит ли он вообще, но меня согревала мысль, что Хэп всегда там, если он мне понадобится, бодрый и готовый к делам. Мне хочется, чтобы это все еще было правдой.

Одеваюсь теплее, чувствуя, как верхняя пуговица джинсов впивается в мягкую плоть на животе, как кончики пальцев натирают морщинистую кожу, словно свежий рубец. Зачесываю волосы назад, не глядя в зеркало, наливаю в термос кофе, а потом закрываю за собой дверь домика и еду назад, к деревушке.

Выехав на прибрежную дорогу, поворачиваю на север к Каспару и Джаг-Хендл-хиллс, любимому месту дневных походов Хэпа. Когда мне было одиннадцать, Хэп и многие из лесничих, с которыми он работал, присоединились к местным активистам, чтобы защитить утесы от вырубки леса и застройки, – и победили. Этой победой гордился весь регион. Хэпу было всего двадцать, когда он начал работать на Лесную службу США[8], поднимаясь по ступеням, пока, незадолго до того, как я приехала жить у них, не стал главным лесничим, присматривающим за десятками лесничих и пятьюдесятью тысячами акров федеральных земель.

Его работа была большой, серьезной, а иногда и опасной. В историях, которые он рассказывал, было много происшествий на охоте, туристов в отчаянных ситуациях, подростков, синих и безжизненных, которых вытаскивали из неприметных шахт. Хэп знал, что может сделать с человеком агрессивный черный медведь и что в этой бескрайности может сделать с человеком другой человек.

За восемь лет, прожитые в Мендосино со Стратерсами, я стала ученицей Хэпа и его верной спутницей, его тенью. Сначала я не понимала, почему он хочет проводить со мной столько времени или почему они с Иден вообще взяли меня к себе. Я уже проскочила через полдесятка домов, нигде не прижившись. С чего бы сейчас быть по-другому? Понадобилось время и немало усилий, чтобы я поверила – Хэп и Иден именно те, кем выглядят снаружи: порядочные люди, которые добры просто потому, что добры. Я испытывала их на прочность, подзуживая отослать меня прочь, как это сделали все остальные. Однажды я сбежала и заночевала в лесу, думая, придет ли Хэп и сможет ли он меня найти. Когда Хэп нашел меня, я решила, что он злится и досыта нахлебался моих глупостей, но нет. Он только смотрел на меня, промокшую, дрожащую и вымазанную грязью.

На обратном пути к машине Хэп сказал мне:

– Если ты собираешься в одиночку бродить по лесу, давай научим тебя, как это делать, чтобы ты могла позаботиться о себе.

– Я и так могу о себе позаботиться, – ответила я, немедленно уйдя в защиту.

– У тебя была нелегкая жизнь. Я знаю. Тебе пришлось стать стойкой, чтобы справиться с ней, но стойкость, Анна, не то же самое, что сила.

Этими словами он будто высветил трещину в моем сердце, которую я считала хорошо спрятанной.

– О чем ты говоришь?

Мы дошли до машины и залезли в нее. Хэп устроился за рулем и, казалось, не торопился ответить. Наконец он обернулся ко мне и сказал:

– Линда рассказала нам, солнышко, что случилось с твоей матерью.

Линдой была миссис Стефенс, мой социальный работник. Теперь я могла только притворяться, что мне без разницы, что он знает и что обо мне думает.

– И что?

– Я даже представить не могу, на что это похоже для ребенка твоего возраста. Честно. У меня просто сердце разрывается.

Все мысли, бродившие в моей голове, исчезли с ощутимым хлопком. На автопилоте я сдвинулась на дюйм ближе к ручке дверцы.

Хэп заметил это и застыл. Казалось, двигаются только его глаза, но они видят все.

– Я не стану тебя удерживать, если ты захочешь сбежать, но если ты дашь нам шанс и останешься, я смогу научить тебя вещам, которые помогут тебе позже. Вещам, которые помогли мне. Жизни в лесах.

Глядя прямо вперед, на пыльные разводы от «дворников» на лобовом стекле, я пожала плечами, показывая, что не особо внимательно его слушаю.

– Анна, природа требует нашего уважения. У нее есть жестокая сторона, само собой, но, если ты изучишь ее язык, в ней можно найти мир и утешение. Лучший вид лекарств, который я знаю.

– У меня и так все отлично. – Я обернулась к нему, провоцируя возразить.

– Конечно, не спорю. А как насчет одного урока, прежде чем мы поедем домой? Я могу научить тебя, как отыскать географический север. Это легко.

Мне хотелось сказать «да», но это слово застряло внутри давным-давно, растопырилось, как камушек в горле. Я только убрала руку от дверцы и опустила на колено.

– Можно и потом, не страшно, – сказал он. – Вполне может подождать. Поехали домой.