– А разве мы не закрыли ворота и сенцы?

– Да рано ж ещё, только поужинали недавно. Людку проводим и закроем всё.

Катерина, оправив платье, встала из-за стола, чтобы посмотреть, кто стучится, но, почувствовав сквозняк по ногам, резко остановилась, будто в нерешительности. Ей стало зябко, по спине пробежал холодок, она испугалась. Женщина не могла понять, отчего ей стало так тревожно, даже растёрла ладони, чтобы согреться, но неприятное чувство отказывалось её покидать. Словно всё в ней сопротивлялось предстоящей встрече.

– Катенька, всё хорошо?

– Что-то неспокойно мне, знаешь. Как будто что-то не так. А что не так, я понять не могу. Только знобит, ещё и голова резко болеть начала.

Михаил молча подошёл к жене и нежно обнял её за плечи. Мужчина гладил её по спине, шептал что-то на ухо, пытаясь поймать улыбку любимой, но Катерина будто не верила, что всё будет хорошо, когда дверь откроется.

Супруги стояли так вдвоём, пока стук не повторился. Теперь и Миша почувствовал холодок по ногам, даже озноб, но крепился. Он держал жену в объятьях и храбрился, хотя чувствовал что-то неладное. Необъяснимое чувство тревоги охватило весь дом, заставив Катерину и Михаила ещё крепче прижаться друг к другу. Им казалось, что даже пробившие десять часов вечера часы сделали это с неохотой и странным, раньше не замеченным скрипом, больше похожим на стон.

Стук повторился вновь, тихий, чуть-чуть скребущий и безумно тревожный. Вот только теперь к нему добавился тонкий голос.

– Мам… Мам… Открой, пожалуйста, мам…

У Катерины перехватило дыхание, ноги подкосились, и она упала бы, если б муж её не придерживал. Они уставились остекленевшими от страха глазами на дверь, за которой, судя по голосу, который узнали оба, стоял их умерший ещё весной сын Сашка.

– Ты тоже сейчас это слышала? – посмотрел на жену Михаил, скрывая дрожь. А когда она кивнула, продолжил: – Но ведь это не может быть он, правда? Мы же… мы же сами его полгода назад похоронили.

– Не знаю, Миш. Это какой-то дурной сон. Я не могу поверить.

– Я не верю, отказываюсь верить, что это он. Это не может быть Сашка.

Михаил смотрел на отказывающуюся отвечать жену, ничего не понимая, а потом помог ей сесть на стул, та испуганная и побледневшая, повторяя только «Сашка, Сашка, Сашка», не могла даже руки поднять, настолько испугалась и потерялась. Мужчина подошёл к двери, прислушиваясь к звукам снаружи, но открыть не рискнул – слишком это было странно и дико. Неправильно как-то. Он чувствовал это всем телом, сопротивлялся, но не отводил от неё взгляда, словно загипнотизированный.

Катерина подняла глаза на мужа и прошептала:

– Не открывай, слышишь! Не открывай! Пожалуйста…

Она поднялась на дрожащих ногах и, взяв себя в руки, спешно, но аккуратно убрала со стола остатки недоеденного ужина, сняла клеёнку и кивнула мужу на стол, чтобы помог подтащить его к выходу. Катерина боялась подходить к ней близко, но они должны были создать хоть какую-то дополнительную преграду между собой и тем, что ждало их за дверью. Да, она открывалась наружу, так что стол не особо помог бы от чего бы то ни было, но иллюзию защищённости всё же создавал. Малейшую, но всё же.

Катерина присела на скамейку у печки и громко выдохнула. Её не покидало чувство, что после этой встречи их жизнь сильно изменится.

Полгода назад

– Папка, а пап, а ты привезёшь мне гостинцев? – канючил семилетний мальчишка, то и дело поправляя падающие на глаза прядки светлых волос и дёргая отца за рубашку.

– Конечно, Сашок, – потрепал сына по макушке Михаил. – Тебе там уже и бабушка, и тётки понапокупали всякого. Не знаю даже, как я всё это до тебя довезу только – не ближний ж свет. Но ничего! Ты, главное, себя хорошо веди и маму береги. Остаёшься за старшего, понял?

– Понял я, понял, – буркнул мальчуган.

В тот день Сашок проснулся раньше обычного. Первый раз он провожал папу в дорогу и очень волновался. Он старался показать папе, что точно-точно готов встать рано утром и пойти провожать его на автобус.

Уже в пять утра он казался бодрым, не выглядел сонным. И всё же был он не по годам серьёзным – понимал, что папе сначала долго ехать на деревенском автобусе, потом на городской маршрутке, оттуда на самолёте и снова автобусом, потому и отстал от Михаила быстро. С особым восхищением смотрел мальчишка на оставленные пролетающими самолётами белые полосы на синем-синем небе, а теперь думал, что и его папка вот так пролетит над ним, будет махать рукой в окошко, но Сашка отсюда не увидит и будет сонно щуриться, смотря на плывущую по небу крылатую машину. Он с горящими глазами уставился в рассветное небо и почти увидел, почти разглядел иллюминаторы на маленьком самолёте.

– Идём, сынок.

Катерина поцеловала мужа в щёку и взяла сына за руку. Втроём они вышли за ворота и неспешно двинулись к автобусной остановке на другом конце деревни. Шли медленно, Саша то отходил сорвать травинку, едва вылезшую из земли, то отпинывал попавший под ноги камень, то убегал куда-то вперёд и махал родителям из-за ближайшего столба, чтобы те догоняли. Миша вёл Катеньку под руку и говорил, говорил, говорил.

– Ты же знаешь, сейчас не съезжу – ещё лет пять не смогу их увидеть. А в следующий раз и вас с Сашком обязательно возьму. Как раз подрастёт, неугомонность пройдёт – полегче в дороге будет. Чай не два часа на автобусе доехать надо.

– Да я всё понимаю. Ты не переживай. Мы справимся.

И какое-то время они шли молча, наблюдая за сыном, время от времени улыбаясь, когда тот показывал сорванный листик или пойманную раннюю бабочку. Миша нервно постукивал ладонью по бедру, будто наигрывая какую-то одному ему слышную мелодию, и задумчиво всматривался за горизонт, пытаясь понять, от чего же ему в последние дни так тяжело на душе.

* * *

Тревога у него появилась где-то за пару недель до отъезда. Сначала Михаилу показалось, что он просто волнуется перед дорогой – шутка ли столько транспорта нужно сменить, а главное – не опоздать на самолёт, который летал по нужному направлению всего раз в сутки. Но чем ближе был день икс, тем больше тревожился Миша – то из рук всё падало, то стреноженный конь находился спустя сутки где-то в подлеске с развязанными путами, то сердце резко начинало стучать быстро-быстро, словно вот-вот выпрыгнет из груди. Мужчиной Михаил был крепким, не верил ни в какие знаки и прочую ерунду, но нет-нет да задумывался, что не стоит ехать, будто что-то хотело, чтобы он остался. Но всё же поехал – давно ведь запланировал, да и билеты невозвратные.

При этом понять, откуда именно появилось это ощущение, он не мог. Переживал за перелёт, конечно, но не помнил за собой таких волнений раньше. Всё же не первый раз ехал, знал по часам, где и когда должен быть, чтобы успеть на все пересадки. Да и все поездки обычно переносил стойко – да, волновался и плохо спал в ночь перед дальней дорогой всегда, но чтобы так? Он понимал, что что-то просит, нет, требует, чтобы он остался с семьёй, но и там, в далёком родном городке, его тоже ждали.

И сейчас оставлял Михаил родных с тяжёлым сердцем – что-то его беспокоило, но, не оформившись в понятное и объяснимое чувство, только зря терзало душу. Он не спал почти всю ночь, переворачивался с одного бока на другой, но сон всё не шёл, и уже в четыре часа утра он встал, по привычке вышел дать корма и воды животным, а вернувшись в дом, проверил небольшой чемодан и дорожную сумку, чтобы не забыть ничего важного.

Ему казалось, что он что-то забыл, что-то, что должен был взять обязательно. Он будто оставлял это в деревеньке, а без этого поездка начинала казаться ему бессмысленной и какой-то пустой, даже несмотря на то, что планов на неё было достаточно.

* * *

– Ты чего задумался? – спросила обеспокоенная внезапным молчанием мужа Катерина.

– Плохо спал что-то. Дорога беспокоит, сама знаешь.