Дядюшка забрался следом и умостился на противоположном кресле, сложившись при этом на манер колодезного «журавля». Дверь с шипением встала на место, причём, от внимания Эмилии не ускользнуло, что двери оказалось две — в самой трубе своя, а у кабинки — своя. Снова раздался приглушенный хлопок, затем послышался шепелявый свист, и кабинка плавно тронулась с места. Эмилия, сидящая спиной к направлению движения, по инерции чуть наклонилась вперёд и ухватилась за поручень. Скорость стремительно нарастала. Дядюшка сидел, развалившись в своём кресле. Улыбка на его лице явственно выражала гордость и удовольствие, а в шоколадно-янтарных глазах плясало целое семейство задорных чертенят.

С каждой минутой дядюшка Оддбэлл нравился Эмилии всё больше и больше. Девушка пожалела, что не общалась с ним до сих пор, ибо это общение сулило массу чудес и удивительных приключений.

Тем временем странная поездка закончилась. Ухнуло, зашипело, раздался короткий свисток, и кабинка остановилась так же плавно, как и тронулась в путь. Двери открылись, и глазам Эмилии представилось самое удивительное жилище из всех, которые ей доводилось видеть за свою пятнадцатилетнюю жизнь. В привычном понимании «домом» это сооружение назвать было нельзя. Сверкающая заклёпками, выпускающая облачка пара и дыма постройка внешне напоминала нечто среднее между грибом и лежащей на боку раковиной земляной улитки, только сделанной не из перламутра, а из бронзовых и медных листов. Из спирально завивающихся округлых боков то тут, то там торчали суставчатые трубы, поблёскивали зеркала и стёкла маленьких окошек, разбросанных по поверхности безо всякой видимой системы. Очевидно, фасадную часть «ракушки» венчала широкая арочная дверь, напротив которой и находился выход из кабинки - конечная станция фантастической «трубодороги». Снова склонив голову и подмигнув, дядюшка Оддбэлл циркулем вышагнул наружу, и Эмилия последовала за ним, даже не дождавшись протянутой руки. Едва оглядевшись, девушка радостно взвизгнула и вприпрыжку бросилась навстречу очередному увиденному чуду. Последние остатки солидного войска светских приличий, так заботливо муштруемого матушкой и гувернантками, исчезли, превратившись в весёлую ватагу короткоштанной деревенской ребятни. Ещё бы! Ведь во дворе удивительного медного дома кувыркалась, играя, целая стайка крупных полосатых котят. Но даже это было бы не столь уж удивительно, если бы выводок дикой лесной кошки не играл с «выводком» механических зверьков, чьи спинки отливали бронзой и поблёскивали заклёпками так же, как дом, за округлыми стенами которого, очевидно, и были созданы эти металлические чудеса!

Потерявшая дар речи Эмилия посмотрела на Оддбэлла взглядом, каким, наверное, маленькие дети глядели бы на Новогоднего Волшебника, если бы тот однажды решил собственноручно вручить им самые удивительные подарки. Дядюшка снова «просемафорил» головой, хихикнул и дважды хлопнул в ладоши. Арочная дверь, пшикнув, медленно отползла в сторону. Один из котят, живых, а не механических, попытался обшипеть дверь в ответ, но быстро понял, что пока не дорос до таких масштабов, не долго думая нашипел на механического «сверстника» и снова включился в игру. В тёмном, даже на вид прохладном пространстве за дверью один за другим вспыхнула вереница газовых светильников, обозначив своим призрачным светом длинный плавно заворачивающий коридор. Взяв девушку за узкую ладонь и подбадривающе кивнув, Оддбэлл шагнул внутрь. Дверь закрылась, сразу подчеркнув сходство коридора с пещерой или подземным туннелем. «Пещерная сова!» - вспомнила Эмилия и в очередной раз поразилась, как же всё-таки звероформа накладывает отпечаток на личность и жизнь перевёртыша. Мерзкая мысль о том, как же должна отражаться на её собственной личности треклятая курица, возникла было откуда-то из глубины, оттуда, где хранятся страхи, стыд и ночные кошмары, но, встретившись с непрошибаемо-оптимистической аурой дядюшки Куникула, сразу сморщилась и уползла обратно. Про себя Эмилия твёрдо решила больше не называть дядюшку обидным по её мнению прозвищем, а звать Куникулом, согласно научному наименованию его звероформы, покуда каким-нибудь образом не узнает его настоящего имени. Названия большинства птиц девушка знала из многочисленных энциклопедий, в которых они были подписаны на учёном языке под красочными картинками. Пещерная сова, в которую перекидывался дядюшка, называлась Атина Куникулария. Её изображение находилось в энциклопедии на одном развороте с портретом рыбного филина — самой большой и сильной совы в мире. Правда, на той же странице была ещё одна картинка, изображавшая эльфийского сыча — самую маленькую из известных в мире сов. По размеру Куникулария была к нему значительно ближе, чем к филину. Однако, видимо, размеры у сов никак не влияли на умственное развитие, в чём Эмилия только что не однократно убедилась.

****

Чуть забирая вверх, коридор всё продолжался, а в одном месте даже разветвлялся. Эмилия поразилась: куда?! Ведь снаружи-то «ракушка» не имела никаких пристроек. Однако, факт: ответвление уходило направо и терялось за крутым поворотом. Кроме того, в стене коридора периодически встречались двери. Эмилия насчитала пять. Правда, только в одной стене, правой по ходу. Светильники на стенах выхватывали из коричневатой темноты чуть подрагивающие овалы желтовато подсвечиваемого пространства. Пахло железом, сырым и горячим. Почему именно сырым и горячим, девушка сказать не могла, ей никогда не доводилось нюхать нагретое мокрое железо. Но почему-то запах ассоциировался именно с этим. И ещё в этом доме не было одного существенного фактора, в обязательном порядке, как считала Эмилия, присущего всем домам, вне зависимости даже от того, обжитые они или заброшенные. Тишины. Тишина бывает разная: уютная, сытая тишина вечера после трудного дня, полуденная, когда все обитатели расходятся по делам, ночная, полная коротких приглушенных звуков и предвкушения снов. Бывает тишина застывшая, слежавшаяся, опутанная паутиной с въевшейся в неё пылью. Это — тишина заброшенного жилища. Такая тяжёлая, затхлая тишина не то чтобы пугала Эмилию, но неизменно приводила её в меланхолическое и упадническое настроение. Потому что наводила на мысли о смерти. Кто или что она такое, девушка понимала смутно, как и все подростки, однако к радостной волне смерть точно не располагала. Эмилия не любила мысли о ней. Тем более, что эти мысли почему-то всегда появлялись без приглашения и не вовремя. Одно условие было обязательно для их появления: тишина, и не абы какая, а вот эта самая затхлая и застывшая, в которой, казалось, умерло даже само время.

В доме дядюшки Куникула тишины не было вовсе. Откуда-то постоянно доносились скрипы, пыхтенье, какие-то щелчки, гудки, шипение и пересвист. Складывалось впечатление, что этот дом — это не просто дом, стены и крыша, разграничивающие улицу и пространство жилья, а громоздкий, сложный и мало доступный пониманию непосвящённого зрителя механизм.

****

Дядюшка вышагивал впереди, смешно выбрасывая вперёд ноги. Останавливался возле дверей, приоткрывал, заглядывал, что-то бурчал то себе под нос, то, громче — внутрь комнаты, видимо, давая распоряжения кому-то находящемуся там и обслуживающим свистяще-пыхтяще-гудящие механизмы. «Это-где-то... Тьфу-ты, ну-ты... Да где ж это...» - приговаривал Оддбэлл, заглядывая в двери, которых к этому моменту Эмилия насчитала уже девять. Наконец, миновав очередную петлю спирали коридора и заглянув в очередную, десятую, дверь, перевёртыш воскликнул: «А-ааа, вот же! Нашёл... Милли, - на иностранный манер обратился он к Эмилии, - Вот же, заходи скорее! Тут тебе понравится!»

Эмилии, строго говоря, нравилось тут абсолютно везде. Ей нравился сам факт нахождения в удивительном дядюшкином обиталище. Однако девушка во-время вспомнила о вежливости и поскорее откликнулась на приглашение. В комнате, дверь которой немного пафосно настежь открыл перед нею Оддбэлл, так же последовательно, как и в коридоре, разгоралась газовая иллюминация. Эмилия сделала шаг внутрь, да так и застыла на пороге, ухватившись за дверной косяк.