На вопрос, чем португалец может отплатить за допущенное недоразумение в торговых делах, пуштунский клан Тор Тари потребовал некую девицу Амалию! Эштеван да Гама резко отказал. Но уже через седмицу Паулу да Гама дал своё согласие, и красавица католичка, готовая закончить свои дни где-то в португальском монастыре, пошла женой в пуштунский гарем! Невозможное событие! Невероятное! Преступное! Но… запротоколированное все теми же Гаспаром Корреем и Альваро Велхо!

— По-твоему, братья продали сестру иноверцам? — хмыкнув, перебил рассказчика Борис.

— Ага, — гордо сообщил сказочник, закусывая кусочком сыра пятидесятилетний порто.

— Не может быть! — фыркнул историк. Он был готов к спору, но его ожидания были самым гнусным образом обмануты.

— Ну что ж… тогда нам пора спать! — наглец потянулся и, поискав под креслом тапки,собрался удрать из гостиной.

К удивлению компании, дорогу к отступлению начальнику преградил Борис, давно решивший для себя, что хоть Ян и опасный элемент, но перечить жене — это перейти дорогу самому Богу…

С грохотом упал стул, на котором сидел занудный архивист, с треском развалился на отдельные части тот самый злосчастный синий грузовичок (видимо, такова была его судьба – сложить кабину и колеса именно в этот вечер). Удовлетворенные этим событием, Пётр и Павел на миг застыли, широко открытыми глазами посмотрев на отца. Вздохнула Танюша, хихикнула Маша, а громко чихнувшая от поднятой пыли Ксения высказалась:

— Не вздумайте заразить меня простудой! Кто из вас болен?

— Ты! — утвердительно хмыкнул вернувшийся на место прежней дислокации (не удалась попытка скрыться!) начальник.

— Я? — возмущению Ксении не было границ. — На этом забытом Богом острове население поголовно заражено полиомиелитом и туберкулёзом. Вместо того чтобы тихо сидеть по профилакториям, они ещё и перемещаются взад-вперед, как в чумном бараке, и просто обречены на вымирание. Это ты притащил нас сюда, да еще и утверждаешь, что я больна! Давай не тяни, заканчивай свой рассказ и, наконец, поясняй, чем мы теперь будем заниматься!

— О, моя королева, вопросы крови самые таинственные на свете, ведь кровь плотнее воды. Я просто хотел показать предсказание и пригласить на прогулку по Афганистану, ну а дальше вам самим решать, кто и с кем.

За окном ребристым рельефом городской застройки выделялось голубое небо, на котором застыли пушистые сонные вечерние облака. Решившее уйти на покой светило отдавало последнее тепло. Даже редкие автомобили на улицах интеллигентно гудели, словно сонные шмели, летящие в свои норки на покой.

На белую скатерть стола лёг пахнущий плесенью и пылью старый кусок выделанной телячьей кожи, на котором были начертаны странные, похожие на расползающихся червяков, закорючки.

Борис согнулся над документом, потрогал, потёр, понюхал и с придыханием сообщил:

— Подлинник. Санскрит.

В гостиной стало тихо. Большая чёрная собака, тяжело вздохнув, подняла умную голову. Мрак строго посмотрел на общество и вопросительно гавкнул. Илья дотронулся до Бориса и почему-то шепнул:

— Читай давай!

Немец пошевелил губами, переводя старые фразы на немецкий, а потом уже на русский:

«Спустя четверть отпущенного века после смерти последнего из рода англов короля всех пуштунов разразится война со скифами, которая обрушит великую страну и изменит весь мир…» (2)

1. Кейт Эди — известный английский журналист на ВВС

2. Этот документ, датированный концом XIII началом XIV века, написанный на санскрите и принадлежавший последнему королю Афганистана Захир - шаху, хранится в библиотеке Ватикана в собрании редких документов. Документ хранится под литерой DigiVatLib 1725/7851240, цифровая копия протокола CIFS c сетевого оборудования хранения Dell EMC.

Глава 9

Хроники особого отдела 2.

Глава 2. Зачем мы здесь? 1

В середине недели она не просыпалась сама, её будила громкая металлическая трель. С трудом вырываясь из тяжёлого мутного сна, Ксения, автоматически, тянулась к будильнику отвратительного болотного цвета и, гадливо нажав на трескучую кнопку, резко садилась. Морок сна отпускал неохотно, серый утренний полумрак сливался с такой же серой усталостью, и даже сесть не всегда удавалось не покачнувшись.

Обычно, по утрам она чувствовала себя немного лучше, чем тусклыми вечерами, однако на лице давно появились утренние складки, глубокие и грубые, которые наивный муж называл «Jolies petites rides» (1). Но сегодня был особый день. Маше исполнялся 21 год, а потому, к серой усталости, к навечно прилипшей маске презрения, присоединилась ещё и тревога: «А вдруг она не позвонит? Вдруг её не соединят, как на Новый год?».

Прилетев в Москву после грандиозного скандала с Яном, а потом и с дочерью, категорически отказавшейся покидать «капиталистов», и, ещё не ступив с трапа на землю, она почти сразу осознала, какую немыслимую глупость совершила майор службы внешней разведки Мутовина К.Г., вернувшись после командировки в страну. Нет, она не собиралась предавать Родину. Просто она из прихоти бросила своих родных.

Потому что они – там. Потому что уехала и оставила их именно Ксения…

С тех пор внутри умер и медленно болезненно разлагался её самый близкий человек – она сама.

Рядом зашевелился Борис.

– Как ты себя чувствуешь? – Борис задавал этот вопрос ежедневно.

– Каком… – последовал контрольный ответ.

– У тебя глаза больные…

– Очки надену!

– Позавтракай!

– Забыла спросить…

Затем они по очереди запирались в ванной и в туалетной комнатах, изредка переругиваясь, и, вздыхая.

Кроме Машиной даты, сегодня имелся ещё один повод для склок – Ксению вызывало начальство.

Три недели назад она, теперь постоянная работница внутреннего архива КГБ, передала в аналитический отдел справку о состоянии идеологической уверенности в скорой победе коммунизма среди учащихся старших классов школ, ПТУ, техникумов и студентов московских вузов. Закрытая справка, (как выяснилось позднее), была прочитана не только заказчиком, но и озвучена среди бойцов идеологического фронта горкома и, по слухам, даже в ЦК.

– Зачем? – устало поинтересовался вышедший на пенсию, но принимающий участие в жизни Кесслеровых Рашид Ибрагимович.

– Правда навредить не может! – буркнула Ксения.

Худояров в тот день резко замолчал и всю последнюю неделю не общался.

Вчера, случайно столкнувшись в подъезде с вышедшим на прогулку генералом, она услышала дополнение:

– У империалистов своя правда, Ксюша, у ЦК своя, у нашей конторы тоже… ты думай иногда, когда что-то делаешь! Думай!

Последним с тезисами был ознакомлен муж, который, вчитавшись, добил её своим резюме:

– По твоим словам, Советский Союз погиб, его ждёт война и развал на отдельные малые государства? Я, конечно, не специалист, но, при всей логичности вышеизложенного, мне кажется, что об этом никому не надо знать…

***

Уже через час в неизменном, обитом светлыми панелями кабинете, под портретом Феликса Эдмундовича, лицо, облечённое властью, размеренно и неторопливо задавало осточертевшие вопросы:

– Ксения Геннадьевна, вы подумали, как ваш документ может сказаться на оборонной мощности нашей Родины? Нам и так сложно в буржуазном окружении, или вы серьёзно думаете, что здесь все забыли про вашу дочь? То, что она изучает средневековье, не делает её морально устойчивой.

– Я принесла рапорт… – выдавила, наконец, из себя женщина.

Мосты были сожжены. Ей никогда не увидеть своего ребёнка. Надо тихо дожить. Худояров всегда прав.

Сидящий напротив вздохнул. Как-то отстранённо, будто со стороны, Ксения отметила – не подпишет. Хотел бы и хочет – видно же! – но не подпишет.

– Это исключено, – тут же подтвердило «лицо» её догадку. – Ни у меня, ни у вас нет таких полномочий. Вы не можете подать в отставку. Я не в силах её принять. Голос его окреп. – Будь моя воля, вы давно положили бы партбилет на стол! Слышите?! Партбилет!