– Папа, ну можно купаться! Нам жарко! – заныли малыши.

– Можно, по очереди, не все сразу.

– А на глубину?

– Три метра от берега. И панамы наденьте!

Никто из старших так и не отмерил три метра безопасной зоны. На мелководье под мохнатыми от водорослей камнями младшие корочкой хлеба выманивали краба. Девочки завладели надувным матрасом и, лежа на животах, через маску аквалангиста по очереди высматривали стайки рыбешек. Стасик попробовал было пристать к старшему брату, но Толик натянул ласты и с головой плюхнулся в набежавшую волну. Его трубка на зависть всем лавировала между оранжевыми буйками, иногда из нее вырывался фонтан брызг.

Отцы родственных семейств, два брата погодки, увлеченно вели спор о самых разных вещах, сидя на мелководье по пояс в воде, и старались держать под контролем, то и дело пересчитывая по головам, семь душ, и косились на мать, Веронику Наумовну, которая не спеша допивала пиво, щурилась от яркого солнца и, казалось, ничего вокруг не замечала.

Оставшись не у дел, Стасик подсел к бабушке на прохладный камень. Рана его на коленке за ночь затянулась, но мочить ее мать строго-настрого запретила. Стасик тяжело вздохнул, подпер подбородок кулаком и зачем-то произнес:

– Хорошо Саньке Горелому, у него кроме собаки никого нет.

Он тут же испугался собственных слов, потому что в свои неполные девять лет уже знал цену лишним словам и раза три стоял в углу за ябедничество.

– Собака это хорошо, – отозвалась бабушка. – Но братьев и сестер она не заменит. Знаешь, чего мне хотелось больше всего на свете в детдоме?

Стасик удивленно уставился на старушечьи ступни, омываемые пенной волной. О своем детстве бабушка рассказывать не любила.

– Старшую сестру хотела найти. Нас из Ленинграда на разных машинах вывозили, я доехала до Большой земли, а Люся – нет. Я потом долго ждала, что она объявится и меня найдет, мечтала поскорее вырасти, чтобы искать ее по детским домам. Да все оказалось напрасно… Ты с ребятами помирись.

– А чего они? – Стасик утер нос.

– Дипломатии тебе не хватает, – вздохнула бабушка. – Умей к людям подход найти. Дедушка твой целой флотилией командовал и ни одного нарекания у него не было за двадцать лет службы. Понимаешь, какая ответственность на нем лежала? Корабли, моряки, офицеры. У всех семьи, жены, дети. И все к нему то с просьбой, то за советом. По парку гуляем, каждый второй козыряет, приветствует, незнакомые дамочки подходят, за что-то благодарят. Безотказный был человек…

Стасик чувствовал, что бабушка разговорилась не на шутку, на его памяти ни с кем таких разговоров она не заводила. О дедушке, адмирале Черноморского флота, в семье говорили с особым почтением, но с годами и эта память безжалостно стиралась новыми житейскими слоями, и только свежий портрет деда на фанерном трафарете раз в году несли на майский парад в потоке таких же черно-белых фотографий…

– Я воды хочу!

Маленький Женя с синими губами вынырнул из морской пучины прямо перед бабушкиными ногами. Его трясло как в лихорадке.

– Греться немедленно! – скомандовала Вероника Наумовна зычным голосом, даже сыновья ее подскочили с насиженных мест.

Все уже давно накупались, наплавались, наплескались – ужасно проголодались! Семья собралась под огромным зонтом. Дети кутались в полотенца, отцы обсыхали под палящими лучами. Толик хвастался ракушками, найденными на морской глубине, перед носами малышей крутил крабовой клешней. Бабушка продолжала сидеть на стуле, мочила ноги.

– Воды хочу, – ныл Женя и тер глаза.

Но воды в продуктовых пакетах не оказалось. Арбуз, вино, сушеная рыба, карты, семечки, сахарное печенье, сигареты для бабушки. Воды нет!

– Я где-то читал, что в экстремальных случаях воду можно заменить вином, – предложил отец Стасика брату, надеясь на одобрение. Идти по солнцепеку до ближайшего магазина никто не хотел.

– Ура! Ура! Мы будем пить вино! – пятилетняя Ксюша не смогла сдержать восторга.

Весь пляж замер в ожидании интересной развязки, но тут в разговор вмешалась сердобольная тетенька, зорко наблюдавшая за компанией со стороны.

– У меня! У меня есть вода. Вот возьмите, целая бутылка. Вы что детей вином поите!? Совсем совесть потеряли. И бабка ваша на солнцепеке без панамы сидит, пиво хлещет вторую банку. Солнечного удара не боитесь? Жены ваши где? Дети купались беспризорные, пока вы на теплушке отмокали…

Воду разлили по пластиковым стаканчикам, хватило всем. На сердитую тетеньку никто не обиделся. Откуда она могла знать, что отдых многочисленного семейства заключался в пари между женами и мужьями. А пари было такое: продержаться полдня на самоконтроле и дать женской половине немного отдохнуть. Здесь выигрывали все: и дети, и мужья, и свекровь без панамы. Цепочка замыкалась именно на ней, на Веронике Наумовне. Невестки устали от ее бесконечных замечаний, а свекровь все больше разочаровывалась в выборе сыновей. Но подрастали внуки. На пустом месте возникали такие же бессмысленные споры, ссоры, обиды, ревность. Бабушка никому не давала поблажек, ко всем дышала справедливо ровно, а перед Стасиком дала слабину.

Вероника Наумовна давно не видела море, с того года, когда в госпитале от обширного инфаркта скончался муж. Море напоминало ей о счастливой жизни, о приятных хлопотах, о житейском водовороте, и долгое время она думала, что выпала из него навсегда, пока не разглядела в маленьком Стасике, зачинщике всех несчастий, любимые черты. Та же горбинка на носу, прямой разлет белесых бровей, упрямый лоб и напряженная складочка на подбородке под нижней губой. Она слышала за спиной недовольный шепот невесток, что из всех детей именно Стасик стал ее любимцем, и виной были его маленькие, аккуратные, ярко-рыжие веснушки на вздернутом носу, а у деда Станислава они были темно-коричневые, расплывшиеся, как чернильные пятна…

– Арбуз будешь? – Стасик протягивал ей алую скибку с черными вкраплениями. – Воду малыши выпили, а пиво закончилось. Тебе панаму принести?

Бабушка улыбнулась, заговорщически подмигнула.

– Не надо. Иди купайся.

Греясь на солнце, Вероника Наумовна вспоминала далекий шестьдесят восьмой год, когда в Ялте на теплоходе порыв ветра унес с ее головы белоснежную панаму в открытое море, а молодой лейтенант, подавая руку на трапе, произнес:

– Девушка, не расстраивайтесь. Панама вам совершенно не шла. Разрешите вас сопроводить?..

Случайный шквальный ветер и супружеское счастье длиной в сорок три года. Она никогда больше не носила панам. Они ей не шли.

У всех своих знакомых, подруг и даже многочисленных родственников Яночка числилась в разряде «не от мира сего». И если жизнь вокруг кипела, бурлила и периодически подпрыгивала на закономерных амплитудах «радости-горести», то у Яночки судьбоносная кривая рисовалась где-то по серединке общепринятого графика, грозясь в ближайшем будущем и вовсе сойти к нулю, слившись с осью Ох.

В то время, когда все друзья переженились, нарожали детей, а потом развелись и переженились по второму разу, Яна достигла уже того возраста, при котором оставаться одной было как-то не с руки и по большому счету даже неприлично. Старинный оборот «засиделась в девках» к Яночке тоже каким-то образом не подходил, потому что к тому месту, где она должна была только засидеться, Яна приросла намертво, фундаментально и, несомненно, пустила корни. Во всяком случае, ей так казалось.

Одна мама Яночки, Ольга Павловна, не сдавалась и еще находила в себе силы бороться за дочкино счастье, выспрашивала у знакомых и совершенно безразличных до чужого горя людей, нет ли у кого на примете холостого мужчины, не совсем завалящего, но в меру уставшего от одиночества, такого, кто мог бы составить надежный брак.

Подруги Яны давно не скрывали сарказма по поводу ее положения, но продолжали звать в гости на семейные праздники, дни рождения детей, крестины-именины, словно чувствовали перед ней вину за собственное счастье. Яночка охотно принимала приглашения, бежала к подружкам с подарками, с квадратными коробочками, доверху наполненными суфле и взбитого крема, и весь праздничный вечер возилась с младенчиками – подтирала слюни, гремела погремушкой.