– Ты бы ещё вышел на середину и орал во всю глотку о том, что планируем свалить отсюда. Когда появится возможность, я вам сразу сообщу, а сейчас не надо привлекать лишнего внимания, стукачей здесь наверняка хватает, – резко произнёс я.

– Тогда поторопись. Или ты собрался до фронта доехать? – занервничал Пятак.

– Слушай, Пятак, ты кого во мне увидел? Может я на чёрта⁴⁷ похож, может на кого шестёркой пашу? Я вас с собой не звал, ничего не обещал. Появится возможность, сразу сообщу. А так я вас не держу, можете хоть сейчас пробовать, – я старался сильно не грубить, чтобы не довести до ссоры, но и прогибаться под них не собирался.

Если они не свалят до того, как попадём на фронт, то там совсем другой разговор будет с ними. Я за спиной врагов не оставляю, жизнь так научила, хоть и была она в другое время.

В Тавду мы прибыли ночью, до утра нас никто не собирался выпускать из трюма, тем более с вечера всех выводили справить естественные потребности. За день мы доели тушёнку с Антоном, сидельцы с завистью посматривали на нас, но поделиться никто не просил. А Ловкач таких глупых мыслей в своей голове не держал. Здесь и сейчас каждый выживал, как мог и умел. Хотя сухари и воду нам давали в процессе водного пути. На рассвете началась выгрузка, мы выбирались из трюма и построились в колонну по четыре человека на причале. Кроме конвойных здесь добавились проводники с собаками, надо заметить, что охраняли нас надёжно. Как только построились колонна двинулась на выход от причалов. В саму Тавду не заходили, прошли по окружной грунтовке, через два часа мы пришли к распределительному лагерю. На дворе лето, август месяц, погода сухая, никакого намёка на дожди. В само лагере имелись несколько строений. Бараки с нарами, чтобы переночевать, баня. Всех загнали в бараки и стали выводить в баню на помывку по двадцать человек. На процедуру выделилось полчаса, выдали маленький кусок хозяйственного мыла. Но перед баней брили и стригли наголо. Когда вышли из помывочной нам приказали сдать старую одежду. И начали выдавать исподнее бельё, рубаха и кальсоны. Также выдали форму образца 1936-го года, цвет хаки. Пилотка, гимнастёрка с клапанами карманов на груди, шаровары, ну или бриджи для рядового состава. Выдали ботинки, портянки и обмотки. Спасибо политическим, что научили правильно наматывать обмотку, они видимо научены со времён гражданской войны. Обмотка наматывается снизу вверх. Я с тоской подумал о кирзовых сапогах, которыми в это время уже снабжали армию. Антон ругался матом, пока наворачивал обмотки.

– Угомонись, при первой возможности разживёмся сапогами, а сейчас просто не привлекай внимания, – постарался я утихомирить Антона, и он меня послушал.

Кроме формы нам выдали фляжки под воду и котелки. У кого не было ложек, дали ложки. Ловкач нагло заявил, что у него ложки нет, ему выдали, хотя у нас ложки были. Часов за пять помыли всех и переодели. Странно, но нас толком не обыскивали. Так, поверхностный осмотр, получилось сохранить все свои вещи, кроме одежды. Финки тоже удалось оставить у себя. Кроме всего прочего, мы получили запасное нательное бельё, портянки и по три куска мыла. В общем все стали одинаковыми, как цыплята в инкубаторе. Петлиц на воротничках не было, так что все в одинаковом звании – рядовой. Может потом по должностям раскидают. В первый свой подсчёт я не ошибся, нас было восемьдесят человек из одного лагеря. Даже покормить не забыли, к бараку подъехала лошадиная тяга с передвижной кухней, кормили перловой кашей, чай тоже был, но бледно-коричневую жидкость чаем назвать язык не поворачивался. Переночевали в бараке, а утром нас построили и повели на железнодорожную станцию. Здесь в тупике стояли две «теплушки»⁴⁸, двуосные. Я такие только в кино видел, да и то в старых фильмах, времён Советского Союза. В самой теплушке, в середине, стоит печка, а по бокам нары в два этажа. Готовьтесь братцы в путь-дорогу, плацкарт подали. Нас загрузили в два вагона по сорок человек. Вагоны имели по два окна на каждую сторону, но с решётками. Через два часа вагоны подцепил паровоз, наш путь по железной дороге начался.

Август 1942 год. Путь на Запад. Станции и полустанки.

В вагоне теплушка, как и в лагере, спецконтингент распределился на две стороны. С одной расположились уголовники, с другой разместились политические. Уголовников меньше, а значит более просторно размещаются. Политическим тесновато. Но разве такой факт волнует уголовников? Мы с Антоном пока занимаем баррикады уголовного мира. Но думаю со временем всё перемешается. Война она такая, всех причешет под одну гребёнку. Ловкач занял место у противоположной стены от откатных дверей вагона, на втором ярусе, как раз окно под боком, имеется возможность дышать свежим воздухом. Как не крути на дворе лето, а погода стоит вполне тёплая. Когда уже тронулись в путь, было не ясно, чем и когда нас будут кормить, да и куда везут, нам тоже не удосужились сообщить. Вагоны закрыли снаружи, так что сбежать не получится. Если только решётку на окне пилить, подозреваю, что такое занятие нудное и трудновыполнимое. Кроме печки и нар в вагоне есть бак с водой и два ведра, куда видимо придётся справлять свои надобности. Антон тут же принялся зазывать народ на игру в карты. К тому же мы попали в вагоне с теми людьми, что Антону ещё не проигрывали, вот он и торопиться освободить азартных представителей преступного мира от отягчающих их карманы и сидоры вещей. Я же, посчитав, что выспаться впрок совсем не будет лишним, сделал из сидора подушку, положив его под голову и отдался в нежные руки Морфея¹.

– Жерех, просыпайся, – толкал меня в плечо Ловкач.

– Не Жерех, а Роман. Привыкай, Антон, штрафбат не исправительный лагерь, думаю там не станут приветствовать именование бойцов кличками. Теперь поясни, что случилось? – спросил я, широко зевая.

– Остановка, есть возможность оправиться, пошли, – Антон спрыгнул с нар и направился к выходу.

Откатная дверь «теплушки» была открыта, а вагон уже пуст. После сна мне действительно хотелось в туалет, потому я задерживаться не стал, рванул в след за Антоном. Конвой организовал выход будущих штрафников во время остановки поезда. Стояли на каком-то переезде. Бывшие уголовники оправлялись, отходя от поезда не дальше тридцати шагов. Стесняться здесь не принято. Если стеснительный, то терпи. Конвою вообще наплевать на это дело. Я не стал тянуть и удовлетворил все желания моего организма. Пошли с Антоном обратно.

– Где мы сейчас? – спросил я приятеля.

– Говорят, что недавно Ирбит проехали. Жрать хочется, чую пузо скоро к позвоночнику прирастёт, – поморщился Антон.

Запасы мы с Антоном подъели, осталось немного сухарей. Я предложил приятелю, но он отмахнулся, сказав, что грызть сухари мы всегда успеем.

– Я тут «комиссаров» послушал, говорят, что на станции Егоршино жрачку дадут, может какой баландой² покормят, недолго осталось, – сообщил Антон.

Я осмотрелся вокруг, конвой создал периметр, так что про побег не стоит думать. Да я и не собирался, но Чирок и Пятак рано или поздно начнут задавать вопросы. Мы загрузились в вагоны, а примерно через полчаса поезд тронулся. Наши вагоны прицеплены к какому-то товарному поезду.

В Егоршино нас действительно покормили. Подъехал грузовик с баками прямо к вагону, дверь вагона открывали, с кузова солдатик из баков накладывал каши и разливал чай. У нас имелись котелки и кружки, так что получили перловки, кусок хлеба и в кружку плеснули жиденького чая. У кого кружек не было, те брали кашу на двоих в один котелок, а в другой наливали пародию на чай. В Егоршино стояли недолго, следующей остановкой был Свердловск. По пути я постепенно знакомился с народом. Заметил, что в нашем вагоне уголовники не ссорятся с политическими. Хотя за длительное время пути успел наслушаться о кровавых войнах между политическими и уголовниками. Не знаю, может заслуга начальника лагеря, что особых разборок в Ивкино не было. Да и понимали люди, что вскорости им предстоит «вариться в одном котле», а может и прикрывать спины друг другу. В нашем вагоне определился лидер среди политических, Дмитрий Олегович Кротов, тюремная кличка «Крот». С ним я разговорился, когда сидели возле печи, на щепках кипятили чай. Осуждён он за какую-то аварию на заводе, мужик тёртый, воевал в Гражданскую войну, потом работал в руководстве на заводе в Ленинграде. О своём обвинении говорить отказался.