Вдобавок существует некоторая враждебность к определенным реальным фигурам, в частности к представителям элиты. Социальная стратификация снова помещает индивида в ситуацию раннего детства. Правителей он видит могущественными, сильными, мудрыми и достойными почитания. Он верит, что они желают ему добра; также он знает, что сопротивление им всегда ведет к наказанию; он доволен, когда смирением добивается их похвалы. Эти чувства идентичны тем, какие он, будучи ребенком, испытывал к своему отцу, и можно понять, почему он столь же расположен безоговорочно верить тому, что его правители преподносят ему как справедливое и истинное, как в детстве принимал, не подвергая критике, любое утверждение отца. Фигура Бога становится дополнением к этой ситуации; Бог всегда бывает союзником правителей. Когда последние – всегда реальные личности – подвергаются критике, они могут обратиться за поддержкой к Богу, которому собственная нереальность позволяет отвергать критику и который собственным авторитетом подкрепляет авторитет правящего класса.
В этой психологической ситуации инфантильного рабства содержится одна из ключевых гарантий социальной стабильности. Многие обнаруживают себя в том же положении, как в детстве, когда беспомощно стояли перед отцом; сейчас действуют те же механизмы. Эта психическая ситуация достигается путем принятия огромного множества важных и сложных мер элитой, которая стремится поддерживать и усиливать в массах их инфантильную психическую зависимость, а также утвердиться в их бессознательном как отцовская фигура.
Одним из ключевых инструментов достижения этой цели является религия. Ее задачи – пресечение всякой психической независимости со стороны народа, интеллектуальное подавление, достижение социально необходимой инфантильной покорности властям. В то же самое время у нее есть и другая неотъемлемая функция: она обеспечивает массам некоторую степень удовлетворения, которое делает жизнь достаточно терпимой, чтобы не допустить с их стороны попыток изменить свою позицию с послушного сына на сына бунтующего.
Какого рода это удовлетворение? Конечно же, это не удовлетворение эго-влечений, связанных с самосохранением, улучшение качества пищи или иные материальные наслаждения. Подобных удовольствий можно добиться лишь в реальности, и для этих целей религия не требуется; она служит лишь для того, чтобы облегчить массам процесс принятия фрустраций, которыми изобилует реальность. Удовлетворение, предоставляемое религией, имеет либидозную природу; фактически оно существует лишь в воображении, поскольку, как мы уже отметили ранее, либидозные импульсы, в отличие от импульсов эго, допускают удовлетворение в фантазиях.
Теперь на нашем пути встает вопрос, касающийся одной из психических функций религии, и здесь мы кратко обозначим самые важные результаты исследований Фрейда в этой области. В своей работе «Тотем и табу» Фрейд продемонстрировал, что животное божество тотемизма представляет собой возвышенного отца; в запрете на убийство и поедание тотемного животного и в противоречащем праздничном обычае тем не менее раз в год нарушать этот запрет человек повторяет амбивалентное отношение, приобретенное в детстве к отцу, который одновременно является как помощником и защитником, так и деспотичным соперником.
Многие, и особенно Рейк, уже показывали, что этот перенос на Бога инфантильного отношения к отцу также обнаруживается в крупнейших религиях. Вопрос, поставленный Фрейдом и его учениками, касался психического качества религиозного отношения к Богу; и ответ в том, что в отношении взрослого к Богу наблюдается повторение младенческого отношения ребенка к отцу. Эта инфантильная психическая ситуация следует паттерну религиозной ситуации. В «Будущем одной иллюзии» Фрейд переходит к более широкому вопросу. Его интересует уже не только то, как религия психологически возможна, но также и то, почему она вовсе существует или почему она необходима. На этот вопрос он отвечает с учетом одновременно психических и социальных фактов. Он приписывает религии эффект наркотика, способного принести некоторое утешение человеку в его бессилии и беспомощности перед силами природы:
Ибо в этой ситуации нет ничего нового. Она имеет инфантильный прототип и на самом деле является лишь его продолжением, поскольку ранее человек уже обнаруживал себя в схожем состоянии беспомощности: будучи маленьким ребенком по отношению к своим родителям. У него были причины бояться их, особенно отца; и все же он был уверен, что тот защитит его от известных опасностей. И потому вполне естественно было приравнять две эти ситуации. Здесь, как и во снах, желания играют свою роль. Спящего может охватить предчувствие смерти, угрожающей свести его в могилу, но работа сновидений выбирает условие, при котором ужасная угроза превращается в исполнение желаний: спящий видит себя в древней этрусской могиле, в которую забрался сам, желая удовлетворить археологическое любопытство. Сходным образом человек не просто превращает силы природы в людей, с которыми может общаться, как с равными, – это не отразило бы громадного впечатления, которое они на него производят, – но наделяет их характером отца. Он превращает их в богов, следуя в этом, как я попытался показать, не только инфантильному, но филогенетическому прототипу.
С течением времени были сделаны первые наблюдения о регулярности природных явлений и их подчинении законам, отчего силы природы потеряли свои человеческие черты. Но человеческая беспомощность осталась, а вместе с нею – тоска по отцу и по богам. Боги сохраняют свою тройственную задачу: они должны изгонять ужасы природы, примирять людей с жестокостью судьбы и компенсировать им страдания и лишения, которые наложила на них цивилизованная совместная жизнь[7].
Вот каким образом Фрейд отвечает на вопрос: «В чем заключается внутренняя мощь религиозных доктрин и каким обстоятельствам эти доктрины обязаны своей эффективностью независимо от рационального одобрения?»:
Выдаваемые за знание, они [религиозные представления] вовсе не являются ни предпосылками опыта, ни конечным результатом мышления; это иллюзии, исполнение древнейших, сильнейших и самых настойчивых желаний человечества; тайна их силы кроется в силе этих желаний. Мы уже знаем, что пугающее ощущение детской беспомощности пробудило потребность в защите – в защите посредством любви; эту защиту ребенку предоставляет отец. Осознание того факта, что эта беспомощность растягивается на всю человеческую жизнь, вынуждает и далее цепляться за отцовскую фигуру, теперь уже более могущественную. Добрая власть божественного Промысла смягчает страх перед жизненными опасностями; установление нравственного миропорядка обеспечивает торжество справедливости, каковая столь часто остается неосуществимой внутри человеческой культуры; продление земного существования в грядущую жизнь вводит пространственные и временные рамки, в которых и происходит исполнение указанных желаний. Ответы на загадочные для человеческой любознательности вопросы – например, как возникло мироздание или как связаны между собой тело и душа – обусловлены полным согласием с исходными обоснованиями этой системы. Для индивидуальной психики оказывается несказанным облегчением ситуация, когда конфликты детского возраста, коренящиеся в отцовском комплексе (их невозможно преодолеть полностью), постепенно устраняются и получают приемлемое для всех разрешение[8].
Таким образом, Фрейд видит в инфантильной ситуации возможность религиозной установки; он видит ее относительную необходимость в бессилии и беспомощности человека перед лицом природы и приходит к заключению, что в условиях все большего контроля человека над природой религию следует рассматривать как иллюзию, которая становится излишней.
Резюмируем сказанное выше. Человек стремится к максимуму удовольствия; социальная реальность вынуждает его отказывать себе в удовлетворении множества импульсов, и общество ищет способы компенсировать индивиду этот отказ удовлетворением других импульсов, безвредных для общества – точнее, для господствующих классов.
