Наездник спешился и подошёл, они начали что-то обсуждать на повышенных тонах.

Девушка не слышала сути диалога, ввиду того, что наблюдала за происходящим из своей комнаты на втором этаже. Вдруг Томас начал кричать на безразлично стоявшего отца Мэйпл. Бледное лицо молодого человека порозовело от ярости, на щеках всплыл красный румянец, но Джоффри продолжал всё так же бесстрастно смотреть на него.

Чем-то возмущённый молодой человек в гневе ударил Джоффри в лицо. Девушка не успела возмутиться и собиралась уже открыть окно, чтобы остановить ссору, как ужас внезапно сковал её движения. Последовавший ответ Джоффри, обронившего от полученного удара цилиндр, как писала с явным преувеличением в своём дневнике его дочь, подействовал на Томаса так, что тот не отлетел, не отшатнулся, не вскричал от боли. Нет, он попросту обмяк и упал на месте. Один удар от худощавого долговязого Джоффри раскроил молодому человеку голову.

Однако, как разумно полагал Хэмминг, Томас по всей верятности просто неудачно разбил голову о лестницу, не успев среагировать на ответный удар.

Что последовало далее относительно конкретного случая в дневнике не было указано. Очевидно Джоффри избежал наказания, но…

Найтблюм начинал засыпать.

Сон приходил медленно, накрывал волнами.

Во сне Хэммингу чудилось, что он ходит по галерее огромного музея. Чьи необъятные своды были мерцающим звёздным небом, а великое множество прозрачных кубов, окружавших его в полумраке были ничем иным как витринами с экспонатами. Невероятное множество предметов искусства перемежались с самыми обыкновенными. Вертолёт Давинчи стоял рядом с плюшевым котом; скульптура Давида соседствовала с набором столового серебра; картина Айвазовского – между прочим тоже заключённая в стеклянный куб – теснилась с кислородным баллоном.

Хэмминг шёл между рядов экспонатов, заключённых в блестящее своими мерцающими начищенными гранями стекло, и с чувством истинного блаженства рассматривал каждый из них. Экспонаты не были расставлены или сгруппированы по какой-то определённой тематике, но казалось имели некую неуловимую систему. Дальше пошли колбы с экспонатами кунсткамеры. Ряды жертв ошибки природы: препарированные эмбрионы животных и людей с патологическими изменениями; срезы частей тел, подвергшихся случайной мутации; обезображенные уродствами лица застыли в припадке боли и отчаяния, будто их одномоментно отсекли, препарировали и поместили в спиртовой состав ещё живыми. Лица людей перемежались с мордами животных; целые тела – с их фрагментами.

Хэмминг постарался переменить мрачный настрой своих мыслей.

Далее тела изменились. Теперь пошли высокие ростовые колбы с семьёй Гринхэлмов. В первой колбе стоял Ричард. Словно живой он держал курительную трубку в одной руке, а другую в кармане серых брюк. На нём была голубая поло, кожаные коричневые ботики. Лицо его было спокойно. Казалось, что Гринхэлм просто замер во времени. За ним шли все члены семьи: Марта, Марша, Чарльз, Альберт, Виктория, Кэтрин, Мария, маленький мальчик – Хэмминг не мог вспомнить его имени, девочки-двойняшки – их тоже.

Дворецкий стоял последним. На шее его красовались глубоко вырезанные вертикальные раны. Голова его была запрокинута, бледное лицо блаженно.

Риэлтору стало не по себе от этого вида и зал, словно вторя его умонастроению, потемнел, оставив подсвеченными лишь экспонаты в колбах. Люди в колбах – ну и ну! Тут он заметил ещё один экспонат, это была какая-то изуродованная скрюченная собачка смешанной породы. Тощая и костлявая, как сушёная сельдь. Кости выпирали сквозь грязного цвета шерсть, морда была острая, с закрытыми глазами. Она стояла на задних лапах, сгорбившись, и была похожа на человечка, прятавшего что-то в кривых ручонках. Относительно прямоходящая собака оставила бы Хэмминга равнодушным, если бы не желание узнать, что она прятала в передних лапках, едва похожих на скрюченные человеческие руки.

Хэмминг подтянул штанины и присел. Прильнув к стеклу, он стал рассматривать что же та сжимала в "руках".

Хм, ничего особенного, всего лишь горсть земли, чёрной и жирной.

Он поднял взгляд на морду собачки. Вдруг глаза на исхудалой морде раскрылись, уставившись на него крупными шарами чёрного стекла. Хэмминг ахнул и в ужасе отскочил назад. Весь свет погас; ночное небо пропало – укатилось, словно шар. Во тьме раздался ехидный хохот, клацанье когтей.

Трудно дышать. Трудно дышать!

Найтблюм просыпается лёжа в земле. Чёрной, жирной, окружающей со всех сторон.

О нет, о Боже! Что это?

Он чувствует, как взаправду чувствует, что земля давит ему на грудь, не позволяя даже вздохнуть. Почва лезет в глаза, забивает нос. Руки прижаты словно камнем – двинуть невозможно. В попытках лишь дрожат и ноют пальцы.

Ужас! Паника. Он хочет проснуться. Ну же!.. Ну же!

Вдруг боль пронзает паникующее сердце. Режет, колет, разрывает!

Что-то растёт оттуда прямо вверх. Давит на рёбра изнутри, потом протискивается сквозь щель между костей и протыкает кожу, рвётся наружу из груди. Маленькая серебряная лоза. На окровавленном кончике её крохотный бутон, усеянный иголками.

Хэмминг кричит, земля засыпается в рот.

О Господи!

Вскрикнув, риэлтор вырывается из сна, резко подскочив в постели.

Весь в липком ледяном поту, с испариной на лбу. Мурашки покалывают затылок и спину холодком.

Всё хорошо, он просто спал. Просто кошмар.

Редко, но они бывают у каждого.

Ещё полчаса Хэмминг приходил в себя, в облегчении развалившись на синих от лунного света и самой ночи простынях.

Надо заснуть.

Новый день – новые возможности. Как всегда Хэмминг встал спозаранку. Ночной кошмар не смог испортить ему настроение на день.

Сегодня по плану была игра в поло. Ричард решил устроить ещё один матч и Хэмминг согласился.

Вновь они отправились верхом к заветному полю. Одного игрока не хватало, ввиду отсутствия Дэкстера. Тот уехал этим утром по поручению Ричарда. Хэмминг вообще не видел Джеймса после игры в карты. Однако к ним с удовольствием присоединился Рэймонд.

В напряжённой игре не было ничего нового – Хэмминг вёл счёт. Разве что за маленьким исключением: в этот раз он не позволил никому вырвать у его команды ни одного очка. Игра в поддавки его больше не прельщала.

И снова он показал себя с лучшей стороны. Женщины аплодировали, мужчины жали руки с добродушной досадой в глазах. Все, кроме злопамятного Хью. Это была блестящая игра.

Как назло, неприятная пожилая Марша тоже присутствовала на игре и всё время, как показалось Найтблюму, не сводила с него подозрительного взгляда.

Очевидно, склонность к злобе не пошла ей на пользу, своей желчью она разъела собственное сердце, от чего оно снова дало сбой.

Очередной приступ. У Марши изо рта пошла пена, её забило судорогой.

Странно, но, как оказалось, таблетки отсутствовали.

– Не может быть! – рявкнул Гринхэлм, роясь по карманам. – Готов поклясться, что брал таблетки с собой.

Тем временем старуха закатив глаза, лежала с пузырящейся во рту пеной на коленях у рыдающей Кэтрин.

– У меня тоже нет! – возмутился Чарльз. – Как же так? Ведь я сегодня их специально взял с собой. Уверен, они были при мне. Ма-а-ам?

Виктория и Марта вытряхнули все свои сумочки, но, к сожалению, и там не оказалось таблеток.

Марше становилось всё хуже.

– Да сделайте же что-нибудь! – закричала Кэтрин. – Бабушка умирает! Бабушка, держись… Держись!

– Хэмминг, – в отчаянии спросил Чарльз, – у вас то точно нет с собой сердечных таблеток?

– Откуда они могут быть у него? – печально сказал Ричард.

– О нет, – обессиленно прошептала Виктория, в ужасе прижав ладошки к губам.

Хэмминг скорбно понурил голову, глядя на умирающую старуху.

Вдруг старуха, кряхтя подозвала Ричарда к себе. Вытянув свой костлявый палец, она указала на риэлтора:

– Он! – истошно хрипя, крякнула Марша. – У него! У него!