– Попадись он на зоне, с него бы кишки вытащили и на шею натянули… гад! Это лысый постарался, его след, – говорил Шрам.

Дикарь вытирал кровь со лба и щёк Сергея, у него была рассечена и бровь, глаз, от удара ботинка, покраснел и заплыл. Сергей застонал от боли и открыл глаза.

– Только не говори, что тебя избили, даже своему адвокату, иначе хуже будет. До суда не доживёшь, пацан… этот зверь недавно одному пинком печень разорвал… бедняга в больничке умер и что? В земле сырой лежит, налепили бумагу с заключением, а этой гниде ничего!  – с сожалением глядя на Сергея, сказал Шрам.

– Я не стукач. Знаю, – едва шевеля разбитыми губами, ответил Сергей.

– Тряпку намочи, холодный компресс поставь на раны, – подсказал Шершень, стоя в стороне.

Кажется и он проникся к Сергею жалостью и злился от несправедливости, говоря на понятном языке.

– Ничего, сынок, терпи. Как сын Бога терпел, а? Иисус… над ним как издевались, ироды, а он их жалел, говоря, чтобы Господь их простил, говоря, что они не ведают, что творят… Удивительный был человек! – произнёс Шрам, вызвав недоумение у Сергея.

Шершень и Дикарь, кажется, уже слышали его высказывания о сыне Бога, они молча смотрели на Шрама и кивали головами.

– Значит, Вы верующий? – осторожно спросил Сергей.

Шрам задумался, кажется, такого вопроса он не ожидал и никогда не задумывался над этим.

– Есть, конечно, Высшая сила, но что это за сила? Ты знаешь? Вот и я не знаю. Про Иисуса читал, давно, вот и запомнил. Видимо, задело меня. Ладно, закрыли базар, не наша это тема. Твои внутренности как? Не болит ничего? – спросил Шрам.

– Я боксом занимаюсь… занимался, пресс держать при ударе умею, – ответил Сергей, закрывая глаза.

Пару дней Сергея не трогали, передачу всё же занесли, правда не всю…

Полина ночь не спала и с утра плохо себя чувствовала. Женщина вспоминала, как Серёженька остался сиротой, когда погибли её сын Анатолий и сноха Виктория.

– Сыночек мой… кому мешали они, такие молодые, вечно занятые наукой? И в один день их не стало. Теперь Серёжа… Господи! Помоги ему! Не оставь без милости своей. Он ещё ребёнок, столько планов строил… Дима? Ну наконец-то ты пришёл! Ну что? Передачу отнёс? Взяли? А свидание не дали? Увидеть бы его хоть одним глазком… Как он там? Что ест, что делает? Не бьют ли его… – подойдя к мужу, со слезами говорила Полина.

– Давай на кухне поговорим, Полюшка. Поесть приготовь, голоден я, – помыв руки под краном в ванной комнате и войдя на кухню, сказал Дмитрий.

Полина сумбурно готовила на стол, поставила на плиту котлеты, чтобы разогреть, нарезала хлеб и беспомощно села на стул.

– Понимаешь милая… тут такое дело… в общем, Виктор Петрович сказал, что сделает всё возможное. Но он профи своего дела, дальновидный человек, эту мясорубку с судами и липовыми обвинениями, очень хорошо знает и интуиция у него хорошая на такие дела, он сказал, чтобы мы не очень надеялись… – откусив кусочек хлеба, сказал Дмитрий.

– Что ты имеешь ввиду? Ведь Сергей не убивал и ты это сам знаешь! Дима? Что это значит? – воскликнула Полина.

Дмитрий поморщился, сжав левую грудь ладонью.

– Тебе плохо? Я сейчас! Я быстро, потерпи, дорогой! – воскликнула Полина, подбегая к аптечке на холодильнике.

Накапав в двадцать капель волокардина и долив немного воды в чашку, она протянула её мужу.

– Виктор Петрович говорит, что шансов у нашего сына мало. Полина, ты и сама знаешь, он сын Мордвинова Александра Владимировича, а он в министерстве внутренних дел не последний человек. Если не сказать, первый… – мрачно говорил Дмитрий, выпив лекарство.

– Но наш Серёжа не убивал его сына! – с отчаянием вскрикнула Полина.

– Это ты знаешь и я знаю! Виктор Петрович знает и уверен, что наш сын этого не делал. Но видимо, кому-то удобно сделать Сергея крайним в этом деле, козлом отпущения, так сказать… и поскорее, без огласки, закрыть дело. Огласка для Александра Владимировича, сама понимаешь, может означать конец его карьеры. Я и сам в отчаянии был, когда мне Виктор Петрович всё объяснил, – сказал Дмитрий, с аппетитом отправляя в рот котлету с гарниром.

Он со вчерашнего вечера ничего не ел, не мог есть, нервы были на пределе, да и Полина была в таком же состоянии. От головной боли уснуть не могла. Но организм, несмотря ни на что, требовал пищи и нужно было есть, чтобы выдержать то, что их ждало.

– Полинушка, прошу тебя, родная, тебе нужно успокоиться и поберечь себя, поешь давай, иначе не выдержишь этого напряжения. У тебя глаза измученные, садись, поешь со мной, – взяв жену за руку и прижимая к губам, произнёс Дмитрий.

– Хорошо, я поем. Ты прав, что мы можем против этой жестокости, против системы нашей несправедливой власти? Нам силы нужны будут, чтобы поддержать нашего мальчика, – ответила Полина и сев за стол, заставила себя поесть.

– Полинушка… что бы ни случилось, нам нужно поберечь и себя. Ты понимаешь… я без тебя не смогу жить. Поверь, я это дело так не оставлю, потребуется, до министра МВД дойду! – с воодушевлением сказал Дмитрий.

– Да кто же тебя там слушать будет, Дима? Они и мараться не станут из-за нашего сына, зачем? Если у них всё давно решено и судьба моего сына им безразлична! Тем более, сам Мордвинов взял это дело под свой контроль. Сейчас для этого человека, сама смерть сына не так важна, как его карьера! Какой ужас! Какая несправедливость! И наше бессилие, Дима! – заплакав, произнесла Полина.

– Впереди суд, нужно подождать. Я очень устал, с работы отпросился, но нужно поехать с документами разобраться. И ты не сиди дома, иначе с ума сойти можно. Иди на работу. Давай, собирайся, я сам отвезу тебя в больницу, – вытирая руки и губы салфеткой, сказал Дмитрий, поднимаясь из-за стола.

– Ты прав, нужно работать… – поднимаясь следом за мужем, пробормотала Полина.

В камере, где вот уже четвертый день сидел Сергей, было относительно спокойно. Шрам со знаем дела готовил Сергея к этапу, хотя до него было ещё очень далеко.

– Мне скоро по этапу рога мочить, скачуха уже была и мне она уже не светит. Полный срок чалиться придётся. Но мне не привыкать! Полжизни на нарах чалюсь. Всё будет тип-топ, братишка! – говорил Шрам, сев, развалившись на своих нарах, облокотившись на подушку у стенки.

Но увидев недоумённое выражение лица Сергея, понял, что тот ничего не понял.

– Ладно, слушай сюда… скачуха – это амнистия, она у меня по малолетке была. Второй раз амнистию не применяют, на зоне свои законы, там срок сбавляют, УДО могут дать. Ну… условно досрочное освобождение. Понял теперь? – снисходительно спросил Шрам, перейдя на нормальный, обычный язык.

Сергей молча слушал. Наверное, сам Шрам получал удовольствие от роли учителя жизни на зоне, или просто от безделья решил учить парня "уму-разуму". Впрочем, Шрам изначально отнёсся к Сергею иначе, чем обычно в камере относятся к новичкам, заезжим пассажирам, так сказать. Сергей ему понравился, смелый, не хлюпик и не нытик, выдержал пытки Лысого, а это не каждый может, это вызывало уважение и у Шершня, и Дикаря тоже, хотя Дикарь в камере был мелкой сошкой, исполнявшей приказы Шрама, да и Шершеня.