– Писать не буду, не принято у нас. Так запоминай. Дословно… вот, если бы ты на одну зону со мной попал, в общем, на зоне нельзя брать чужое, крысятничать значит, шнягу гнать… ну, в смысле, ерунду нести, лучше промолчи, целее будешь. Начнут испытывать тебя на гниль, бить будут и… сильно. Ты выдержишь, ты правильный пацан. Получится оказаться рядом с положенцем на зоне – это тот, кто держит порядок на зоне, тогда лафа! Никто тебя не тронет. Главное, не терпильничай, в смысле, не доноси ментам и даже тем, кто рядом с тобой на зоне. Положенцу, не знаю, на какой зоне ты окажешься, но меня вся братва знает и уважает, скажешь, что от меня выехал, тебе поверят. Ты всё понял? А дальше… столько лет, стерпишь ли? – с сомнением и сожалением посмотрев на Сергея, спросил Шрам.

Сергей промолчал, просто он не мог себе представить жизнь за колючей проволокой, не мог представить срок, который могли бы ему дать.

– Помиловки тебе не будет, ты попал, сынок. Это точняк. Рога мочить придётся до конца… если тока… – Шрам замолчал и с блеском в глазах, лукаво посмотрел на Сергея.

– Что тока? – насторожился Сергей.

– Если тока сквозануть получиться… – тише сказал Шрам.

– Не понял… что это значит? – спросил Сергей.

– По твоей статье, тебе светит лет восемнадцать, не иначе. Тебе сейчас скока? Восемнадцать? – спросил Шрам.

– Только будет, через четыре месяца, – ответил Сергей.

Шрам напряг мозги и стал считать в уме… и перебирая длинные пальцы. Лицо Шрама было сосредоточено, потом, его словно осенило.

– Если мотать весь срок будешь, выйдешь в тридцать шесть лет. И что? Жизнь перечёркнута, ни тебе на работу устроиться, ни воровать не приучен. Вот и кумекаю я… соскочить тебе нужно будет. Не сразу, конечно, менты поганые не оставят. Лет через пять эдак, шесть, можно будет и соскочить. Бля… ни за что срок мотать! Уж лучше бы ты его завалил, парень, всё не так обидно было бы! – со злостью, высказался Шрам.

– Я не убийца. В морду дал, но он заслужил, – сурово глядя в одну точку на стене, произнёс Сергей.

– Мокруха – это сначала страшно, а стоит раз попробовать, может и во вкус войдёшь, – скупо засмеявшись, ответил Шрам.

Сергей помнил, что мокруха – это убийство, но спорить не стал. Убить бы он точно не смог. А через два дня, Шрама вывели из камеры и больше он назад не вернулся. Шершень решил, что теперь в камере за главного будет он, смотрящим за хатой, так сказать. Дикарь не возражал, а Сергею вообще было всё равно, он не понимал, какой интерес в этом у людей. На допросах он так и не признался в убийстве Игоря Мордвинова, ничего не подписал, хотя майор ещё пару раз отправлял его к Лысому на прессование.

Только, после того, как поняли, что Сергей ни за что не признается и ничего не подпишет, тут же нашлись свидетели, которые выступили на Суде, заявив, что видели убегающего  Сергея в ту ночь, когда убили Игоря Мордвинова. В пакете предоставили нож – орудие убийства и предоставили результаты экспертизы о том, что на рукоятке ножа остались едва заметные отпечатки пальцев Павленко Сергея Анатольевича. Сергей всё отрицал, сидя на скамье подсудимых. Голову он не опускал, видел своих одноклассников, которые не совсем понимали и не верили в то, что Сергей мог убить Игоря. Он видел тревожное состояние родителей, за которых очень переживал. Видел и Олега, который отворачивался всякий раз, когда Сергей останавливал на нём свой недоумённый взгляд. И когда его вызвали и прокурор стал задавать вопросы, Олег повторил, что Сергей в ту ночь ударил Игоря и ушёл… но вполне мог вернуться, чтобы убить.

Сергей был в шоке, а дальше всё происходило по заданному сценарию, правда, заседание откладывалось несколько раз и длилось больше двух месяцев. Виктор Петрович приводил аргументы, предоставил характеристику со школы, сказал, что семья мальчика – интеллигентнейшие люди, что Сергей Павленко просто не способен убить человека, тем более, одноклассника, с которым проучился десять лет.

Но это не возымело никакого действия на судью, присяжных заседателей на суде не было. В общем, многое было не так, как должно было бы быть, да и доказательств непричастности к убийству, у Виктора Петровича, как таковых, не было.

В конце выступил прокурор и за умышленное убийство, совершенное с особой жестокостью с нанесением шести ножевых ранений Игорю Мордвинову, запросил  лишение свободы сроком в двадцать лет, с содержанием в колонии строгого режима.

Судья отложил оглашение приговора на конец недели, то есть, через три дня, после выступления адвоката, который тоже старался быть убедительным и красноречивым. Сергея вывели из зала заседаний и в наручниках провели к машине. Он вернулся в камеру.

– Ну что? Что наболтал прокурор? – спросил Шершень, с сожалением глядя на Сергея.

– Двадцать лет строго режима, – ответил Сергей, поняв, что Шершень спрашивает о том, сколько запросил прокурор.

Дикарь присвистнул.

– Ё-маё! За что? Суки! Менты поганые! Значит, соскочить с прожарки не вышло? – воскликнул Дикарь, схватившись за голову.

– Усохни! Фильтруй базар, Дикарь! Сядь, я сказал! – прикрикнул на него Шершень.

– Судья может скостить пару лет. Плохо… будь готов к этапу, пацан. А помиловку будешь строчить? – спросил Шершень.

– Ничего я делать не буду. Бесполезно всё это. Будь, что будет, плевать! – сжав кулаки, произнёс Сергей.

– И то правда! Главное, не опетушиться на зоне, там тоже можно жить. Дикарь? Шкеру тащи, жрать будем… – произнёс Шершень, присев за железный стол.

Впервые, за эти два с лишним месяца, Сергей поел с Шершенём и Дикарём припрятанные продукты и спокойно уснул. Парень был вымотан, он устал от ожидания, от побоев, от безысходности. Ему вдруг стало всё равно, что с ним дальше будет. Шершень сказал, что срок будет, самое меньшее, восемнадцать лет, это в лучшем случае. Так какая разница? Пусть будет так, как будет и Сергей смирился со своей участью. Да и что он мог? На суде он видел нечто, похожее на отработанную постановку, со свидетелями, прокурором, адвокатом, к словам которого вовсе не были намерены прислушиваться и…своих родителей.

Перед глазами стояли их измученные, усталые лица, с выражением недоумения в глазах. Дмитрий, в конце концов, поехал в министерстве внутренних дел и решил зайти к самому министру. Ведь и он работал в министерстве здравоохранения, но там было проще, намного проще. Дмитрий понял многое, с этими хождениями по мукам. Он и на работу ходил урывками, хорошо, есть машина, не нужно было время на автобусы тратить. Но к министру его просто записали, сказав, что вызовут. Дмитрий уверял, что у него вопрос жизненно важный и решается судьба его сына… да кому было дело до его сына? До того, что едва начавшись, ломается его жизнь. Дмитрий, правда, сначала обрадовался, сказав Полине, что его вызовут на приём, но прошло время, начался суд, а Дмитрия так и не вызвали. И когда он вновь поехал в МВД, ему сказали, что министр уехал в длительную командировку, после событий в Афганистане.

Так, Дмитрий, ничего не добившись, сидел на суде с чувством вины, не смея смотреть в глаза Сергею. А Полина только плакала, она приносила Сергею поесть, да, продукты брали, конечно, но до Сергея они так и не доходили. Видимо те, кто конвоировал осуждённых, со спокойной совестью ели то, что приносили родственники своим детям и близким. Сергей смирился со своей участью, впрочем, другого выхода у него не было. Шрам говорил ему, что не стоит переживать и портить себе нервы.