Я оглядел всех. Все молчали.

Только Фивий задумчиво протянул:

– Трудно пока судить, ведь ничего конкретного мы пока не узнали. Сначала надо ознакомиться с новым Уставом.

– Я должен буду на это время уехать в обсерваторию, чтобы всё ещё раз сверить с материалами отца Окимия и составить окончательный текст Устава, который мы должны будем обсудить и принять. За меня, как и при прежнем настоятеле, остаётся брат Фивий. Вы же, брат Фивий, не отказываетесь от своей должности заместителя?

– Нет. Не отказываюсь, – несколько громче, чем это требовалось, сказал Фивий. И видимо поняв, что горячится, сбавил тон, – я нужен монахам и пастве, и потому, должен продолжить свою работу.

Я согласно кивнул:

– Очень хорошо. А теперь нас ждут дела.

Все встали.

«Молитву! Молитву читай! – стукнуло в ухо.

Я опомнился и начал произносить слова молитвы.

После молитвы все раскланялись друг с другом и потянулись к выходу. Последним выходил Фивий.

– Брат Фивий, я бы хотел переговорить с вами, – окликнул его я.

Он обернулся:

– Да, конечно, давайте поговорим.

Я спустился с престола и сел в кресло в центре зала, жестом пригласил его сесть рядом. Он степенно уселся, важно расправил складки одежды.

– Я хотел поговорить с вами о молодом монахе, который сегодня на площади избивал себя плетью.

Фивий недовольно поджал губы.

– Ведь это по вашему распоряжению?

– Я ничего такого не приказывал.

– Разве? Егорий сам, ни с того, ни с сего начал себя в кровь избивать? А вы даже не в курсе случившегося?

– Я в курсе всего, что происходит в монастыре. Послушник Егорий на исповеди покаялся в своих грехах. И в искупление их…

Я перебил его:

– И во искупление их он должен был изувечить себя? Что за дикость! Вы знали и допустили подобное безобразие! – кровь бросилась мне в лицо, я едва сдерживался, чтобы не закричать. – Вы хладнокровно допустили увечье человека, для которого были духовным наставником. Если вы не можете благотворно воздействовать на душу человека, а заставляете испытывать физические муки, я серьёзно сомневаюсь в вашей компетенции, как духовного наставника. А может быть, вам это доставляет удовольствие?

Фивий резко поднялся:

– Что вы такое говорите! – с негодованием воскликнул он, но взял себя в руки и медленно с достоинством продолжал. – Вы знаете, брат Олаф, мои взгляды на паству и монашескую жизнь, – он помолчал, словно собираясь с мыслями, – я не отрицаю великого значения научных открытий отца Окимия и ваши, – он чуть поклонился в мою сторону, – но должен сказать откровенно, что считаю ошибочным претворения их в жизнь сегодня. Возможно, когда-нибудь, в будущем, когда человек, поборет хотя бы самые страшные свои грехи, он приблизится к порогу их введения, но не теперь. Поверьте! Я вас очень хорошо понимаю, вы искренне хотите сделать как лучше, подвигнуть человечество в его развитии вверх, к Богу. Но уверяю вас, сегодня это никак невозможно! И желание ваше идёт скорее от идеалистической мечтательности, чему, как учёный, был подвержен и отец Окимий, и потому от недопонимания сути человеческой. Простой человек очень далёк от того, чтобы понять свою греховность мыслью. Для него понятны только физические инстинкты, только физическое чувствование, что хорошо, а что плохо. И только страх, что, поощряя свои греховные наклонности, он может быть физически наказан, попасть в ад, может удержать его от гибели.

– Вы не правы! – воскликнул я, тоже вставая, но Фивий перебил меня:

– Я не намного старше вас, но жизнь видел с несколько, мягко говоря, с иной стороны, чем вы. Я хорошо знаю, о чём говорю.

Я молчал. Да и что я мог возразить человеку, который не верил в людей. Как мы можем с ним работать вместе?

– В любом случае, брат Фивий, я запрещаю физические истязания в нашем монастыре. Если подобное повторится, то я не только лишу вас должности своего заместителя, но и буду ходатайствовать о переводе вас в другую обитель.

Фивий склонил голову:

– Воля ваша, брат Олаф.

– Вы можете идти.

Он повернулся и пошёл к двери. У порога остановился и обернулся:

– Знаете, я хочу, если можно так выразиться, открыть вам глаза.

Я удивлённо поднял брови.

– Да, да! Вот вы считаете, что уже хорошо знаете монахов и поселенцев. Ведь так?

– Ну не всех, конечно, особенно поселенцев. Но в общем, да.

– Тогда я вам предлагаю экскурсию.

– Какую экскурсию? – недоумённо спросил я.

– Я предлагаю переодеться и тайно посетить места, которые как вы убедитесь, очень хорошо характеризуют людей, которых вы так идеализируете. Думаю, вам будет это на пользу. Согласны?

– А почему нет? Когда и куда мы пойдём?

– Да хотя бы сегодня вечером. Оденьтесь как поселенец и набросьте тёмный плащ с капюшоном. Вечера уже холодные, никто на нас не обратит внимания. Я буду вас ждать в десять вечера у гостевого домика. Договорились?

– Договорились, – ответил я, хотя сердцем чувствовал, что влезаю в какую-то опасную авантюру, что нельзя доверять Фивию. А с другой стороны, что мне может угрожать? Надо решить наш с Фивием спор раз и навсегда. Может быть, это нас сблизит. Всё-таки нам вместе работать.

Часы на колокольне отзвонили девять раз. Через час встреча с Фивием, а я всё ещё стоял перед открытым шкафом и перебирал одежду. Ну, ничего похожего на одежду поселенцев, только монашеские одеяния. Есть, конечно, кальсоны, уж в таких тут все ходят, но не пойду же я в одних кальсонах! Заказать по интернету? Вряд ли сегодня успеют с доставкой, теперь только назавтра. И дед Анисим не уходит к себе, возится на кухне.

Послышался грохот.

– Дед Анисим! – крикнул я в открытую дверь спальни.

Через минуту он заглянул ко мне:

–Ась? – и подозрительно покосился на вещи, разложенные на кровати.

– Ты чего там гремишь? Десятый час уже. Иди спать.

– Как же я пойду, коли настоятель ещё на ногах? – поразился дед.

– А если я совсем не лягу, ты что, всю ночь будешь рядом сидеть? Может, у меня бессонница? И, кстати, ты где, спать-то будешь?

– Как это где? – дед Анисим вытаращил глаза, – знамо где, у себя.

Я посмотрел на него:

– Это где у себя?

Дед пожал плечами:

– За кухней же! Там испокон веку моя каморка. Когда отец Окимий жил в монастыре, я завсегда тама и находился.

– Так, там…, – хотел сказать, что там и нет никакой двери, но вдруг вспомнил, что действительно видел на кухне дверь, но она была закрыта, и я не стал искать ключ, подумал, что там кладовка для продуктов, а потом забыл, – она была закрыта, я подумал кладовка.

– Сам ты кладовка, – обиделся Анисим, – очень даже уютная комнатка, а закрыта, так ключ-то у меня.

Он хитро прищурился:

– Хочешь, иди, поглянь.

Я кивнул и пошёл за дедом.

Монастырская кухня в покоях настоятеля была маленькая, квадратная, метра два на два. Очень похожа на ту, которая была у меня в обсерватории. Справа от входа в углу – узкая дверь, к ней впритык стоял обеденный стол во всю стену до окна на противоположной от входа стене. Напротив стола – кухонная утварь и полки над крохотной плитой для готовки и холодильником, за которым и была небольшая дверца.

Дед Анисим подошёл к двери, открыл её и вошёл внутрь. Мне пришлось пригнуться, чтобы не стукнуться о низкую притолоку.

Дед зажёг свечу, и я осмотрелся.

Комната оказалась и вправду довольно уютной, хоть и крохотной. Только большое окно делало её просторнее. Даже теперь, когда в него глядела темнота надвигающейся ночи, далёкие отблески свечей в стёклах домов поселенцев и полная луна на ясном небе, усыпанном звёздами, видимо, к заморозку, раздвигали границы маленького помещения.

Справа у стены, занимая всю её длину, стояла узкая кровать. Рядом с изголовьем примостилась тумбочка. На ней белая плоская тарелка со стеклянным графином, наполовину наполненным водой. Горлышко графина закрывал перевёрнутый стакан. Рядом с ним – свеча в подсвечнике. Под окном низкий столик с кипой газет. Я улыбнулся про себя. Вспомнил, как первый раз увидел деда Анисима. Тогда он тоже читал газету. «Странное у него хобби, – подумал я, – где он в наше время их только находит? Хотя поддержка хобби по интересам – целая отрасль экономики, и далеко не последняя». У столика стояло большое мягкое кресло старое и продавленное, но, по-видимому, очень удобное, если хозяин до сих пор его не выбросил. Напротив постели расположился платяной шкафчик, а за ним – настенная полка с церковными книгами по обеим сторонам от иконы Николая Чудотворца в центре. На полу расстелена толстая полосатая тканевая дорожка.