Но однажды утром зазвонил телефон и прошлое Муры вернулось к ней назойливым бумерангом.

- Нет, нет, ни за что! - говорила Мура не только в трубку, но и самой себе. - Я мать и жена, я совершенно частный человек, незаметный обыватель и я больше не встаю в стойку смирно по приказу родной страны!

Но что- то такое было сказано, после чего Мура прорыдала весь оставшийся день и полночи, а уже на следующее утро сидела в приемной израильского консула в Чикаго. На сей раз консул был не только доступным, но даже настолько любезным, что уступил свой кабинет пожилому мужчине, прибывшему встретиться с Мурой.

- Мура, это ваш долг по отношению к Арнону. Вы были его ученицей, его подмастерьем, и никто, кроме вас не может помочь нам отомстить за него… - настойчиво твердил израильтянин.

- Игаль, я очень любила Арнона, но я была всего навсего маленькой пешкой, что я могу поделать? - потерянно повторяла Мура, промокая постоянно наполнявшиеся слезами глаза.

- Нам доподлинно известно, что в его смерти замешан человек, который вам тоже был знаком…

- ?…

- Вадим…

- Вадим? Вы с ума сошли?

Собеседник только покачал красивой седой головой.

- Нет. Вадим был российским агентом. И он перешел границы дозволенного. В нашем деле бывает, что агентов арестовывают, выменивают, выдворяют, так поступили в свое время и с ним, но их не убивают. Мы верим, что это была его частная инициатива… Мы просим вас только назначить с ним встречу, на нейтральной территории, и мы все выясним…

Каждое новое откровение ранило Муру, но было и что-то утешительное в сказанном. Значит, Вадим исчез тогда потому что его «выдворили»? Оказывается, родной Моссад вмешивался в жизнь Муры больше, чем она себе представляла!

- Вы ошибаетесь! Я хорошо знала Вадима! Это исключительно мягкий, спокойный и миролюбивый человек!

- Посмотрите вот эти документы, - мягко, но настойчиво сказал Игаль, и пододвинул к ней толстую папку.

Мура растеряно протянула руку к папке, но в последний момент остановилась. В глубине души она ему уже поверила, но в то же время поняла, что если ознакомится с этими документами, то тем самым превратится в участника всего совершающегося, вновь войдет в эту жестокую игру. Она закрыла лицо руками и некоторое время сидела без движения, взвешивая свои чувства и ситуацию. И когда Мура вновь посмотрела на агента, ее решение было принято, и оно было неколебимым.

- Простите, может все так и есть, как вы сказали, может что-то или все - не так. Наверное с вашей точки зрения вы имели право ворваться в мою жизнь, и принести мне эти ужасные новости… и даже… - она тяжело сглотнула, - потребовать от меня мстить моему бывшему возлюбленному за моего погибшего друга…

- Упаси Бог, - поспешно замахал руками Игаль, - никакого мщения, только помощь в создании контакта…

- Нет. Нет, нет и нет. Я больше никогда не буду принимать участия в этих делах. Я стала другим человеком. Сам Арнон советовал мне начать новую жизнь, и я последовала его совету. Если это действительно было убийство, а не несчастный случай, я его, разумеется, категорически осуждаю, но возврата к прошлому для меня не существует. Теперь мой долг прежде всего перед моими детьми, моим мужем и моей новой страной… - последнее Мура сказала немного дрожащим голосом, потому что прекрасно понимала, что никогда Игаль - бывший штурман Арнона, прошедший с ним сирийский плен, не простит ей отказа отозваться на призыв Израиля.

- Никому из ваших близких совершенно ничего не грозит!

«А Вадиму?» - подумала Мура, вспомнив слова Арнона: «Думаешь, твоего иранца по головке погладили?…»

- Я больше не беру на себя права что-либо решать, как либо вмешиваться, и творить суд и справедливость. Даже во имя самых дорогих мне людей. Прощайте, - Мура решительно встала, зацепившись за стул, и вышла из кабинета. Ее никто не остановил.

Всю последующую зиму она думала о встрече с Игалем, и вновь и вновь обдумывала свой ответ. Разумность ее решения не вызывала у нее сомнения. Она меньше была уверена в том, что оно было достойным и справедливым.

Каждый раз при мысли о том, что на свете нет больше ее мудрого, доброго, великодушного ментора и друга, сердце мучительно сжималось, а когда она вспоминала неуловимую улыбку Вадима, сияние его спокойных глаз, устремленных куда-то поверх ее головы, его тихое полувнимание, наклон его головы, его равнодушие, его внезапное и необъяснимое исчезновение, Муре становилось еще хуже. Неужели этот человек мог быть хладнокровным убийцей? И даже теперь, когда любовь давно прошла, нестерпимо мучительно было осознать, что он обманывал и использовал ее. Но Мура твердо решила оставить это на совести Вадима. Ее решение самой не поступать с ним подобным образом было твердым. Не каждый может быть мстителем.

И когда глаза ее встречались с любящими ласковыми глазами Сергея, она понимала, что поступить иначе она не могла.

Весной Мура решила навестить родителей. Со времени переезда в Америку она видела мать три раза. Первый раз, вскоре после рождения Матюши, Анна приезжала на конгресс в Чикаго и заглянула на три дня к дочери. Внук был очень симпатичный - толстенький, беленький, с голубенькими глазками, умненький, веселенький. Но тратить жизнь дочери на смену детских пеленок по-прежнему представлялось Анне забиванием гвоздей микроскопом. Тысячи матерей рожали детей «без отрыва от производства», сама Анна в свое время сумела, несмотря на двух малышей, защитить кандидатскую. А для Муры с переездом в Америку все в жизни кончилось.

На третий день своего визита Анне стало скучно наблюдать за безоблачным семейным счастьем молодых родителей, и она заторопилась к куче своих неотложных дел - к недописанным статьям, недополученным грантам и недоученным студентам. К тому же она принялась давно откладываемый проект - написание книги, подводившей итог ее многолетним научным изысканиям в области средневекового права, и внук не мог претендовать на драгоценное время профессора Иерусалимского университета. После рождения второго внука - копия первого - Анна вновь прибыла в Милуоки с благородной целью облегчить дочери первые дни после родов. Эта неделя сидения самоотверженной бабушки с внуками всем далась нелегко, и все вздохнули с облегчением, когда ей пришлось улететь. Мура договорилась с местной старушкой, Евгенией Борисовной, и наконец-то ей помогал с детьми кто-то, перед кем не надо было извиняться за чинимые ими трудности, о ком не надо было в свою очередь заботиться, и чью жертву не надо было ценить так высоко. Как часто бывает, деньги оказались самым дешевым способом расплаты. Спустя полгода Евгения Борисовна отбыла в Вашингтон, вслед за своим сыном, получившим там работу, но к тому времени Мурка уже привыкла к новой жизни, и со всем справлялась сама.