Чайм насторожился. Опять Силы? Едва ли это простое совпадение. А Басилевс продолжал:

«В гордыне своей чародеи создали Жезл Земли. Эти мелкие создания безрассудно вторглись в область Высшей Магии, а заодно и в нашу жизнь!»

Здание содрогнулось от ярости Молдана, и Чайм тоже задрожал — от страха.

— А что сделали вы? — спросил он.

«А что же мы могли сделать? Нашими устами были гномы, и мы послали их к чародеям с протестом. Но те сказали, чтобы мы не лезли в чужие дела. А потом… — Дрожь пробежала по каменным стенам. — Потом наступил самый черный день в нашей жизни. Чародеи начали опыты со своим Жезлом, и тогда Габал, самый могущественный из нас, нашел способ овладеть его силой. Он использовал Жезл, чтобы выйти за пределы своей каменной плоти, и стал великаном — в человеческом образе, но величиной с гору. — Басилевс вздохнул. — Но сила Жезла Земли пошла ему не впрок. Он обезумел и стал опасен. Он пожелал создать препятствие между нами и чародеями. В то время Север и Юг были единой землей, но Габал переломил кости земли и создал бездну на месте некогда прекрасной и плодородной страны. — Голос Басилевса стал тихим и очень грустным. — Тысячи жизней унесла морская вода, и я надеюсь, Габал почувствовал боль за каждую из них. Конечно, он был наказан. Объединившись, чародеи вернули себе контроль над Жезлом Земли и с его помощью одолели Габала. Они создали для него самую надежную тюрьму. Они возвели у себя в городе искусственную каменную гору, с башней на вершине и заточили безумный дух Габала, запечатав его в мертвом камне. Потом они явились сюда и разрушили его тело, без всякой надежды на восстановление».

— Стальной Коготь? — воскликнул Чайм, вспомнив о Горе Страданий, лежащей недалеко от Пика, Обдуваемого Ветрами. Ни один ксандимец не осмеливался появляться там. Легенды гласили, что тот, кто провел ночь на Стальном Когте, вернется сумасшедшим, если вообще вернется. Да и одним своим видом гора могла устрашить кого угодно. Чайм не раз слышал, что какой-то катастрофой она была разворочена почти до самого основания и лишь три огромных обломка, словно когти, вздымались к небесам.

«Ты прав, — ответил Басилевс. — Стальной Коготь — останки Габала, некогда самого сильного и прекрасного из нас… Но чародеям этого показалось мало!

Они изгнали за море гномов — наши глаза и уши, единственных, кто (кроме, конечно, самих чародеев) мог понимать нас, — так, чтобы те не смогли вернуться. Чародеи услали их под землю и наложили на них заклятие, благодаря которому они гибнут, если выходят на свет. А без них мы обречены на вечное одиночество, на сон наяву. Но сейчас у нас вновь появилась надежда, потому что мир меняется. Недавно мой дух пробудился, и я смог связаться с тобой, хотя и не ты тому причиной. Жезл Земли снова явился в мир. Я чувствую, что он где-то рядом. Эти чародеи опять замышляют что-то, не будь я Басилевс. Не знаешь ли ты чего-нибудь об этом, маленький Эфировидец?»

Чайм нахмурился.

— Кажется, знаю. Прошлой ночью мне было видение, а сегодня в наших землях объявились чужестранцы… — И он кратко рассказал Басилевсу обо всем, что произошло.

«Конечно, — согласился тот, выслушав Чайма. — Это не могло быть случайным совпадением. И ты думаешь, ваши вожди казнят этих чужаков?»

— Конечно. Таков закон.

«Тогда нам следует побыстрее спасти их».

— И ты можешь помочь? Например, открыть какой-нибудь выход из темницы?

Базилевс вздохнул:

«Увы, чтобы сделать такой ход, нужно слишком много времени, да к тому же и пленников там уже, кажется, нет».

— Как! — воскликнул Чайм. — Ведь их должны казнить не раньше завтрашнего дня!

«Ты потерял счет времени. Ты долго искал темницу и еще дольше возвращался. А потом ты заснул, еще до нашей первой беседы. По вашим понятиям, завтра уже наступило, и чтобы их спасти, надо очень поспешить, хотя, боюсь, уже слишком поздно».

В отличие от узкой и мрачной Долины Мертвых, плоскогорье было царством простора и света. С южной стороны оно постепенно переходила в скалы и ущелья, окружающие Пик, Обдуваемый Ветрами, и в другие горы, а на севере постепенно понижалось, сменяясь зелеными долинами, за которыми открывалось бескрайнее море. Это пространство между горами и равнинами, где гуляли ветры, не принадлежало ни небу, ни земле и считалось храмом, где Богиня предается миросозерцанию. Для ксандимцев же оно стало Местом Испытаний и Правосудия. Только здесь, в воздушном замке Богини, перед лицом ее величественного творения, племя могло решать вопросы жизни и смерти.

Сейчас, холодной зимней ночью, в предрассветный час, плоскогорье выглядело жутко и таинственно. Немного в стороне от зловещих камней, охранявших вход в Долину Мертвых, посреди луга стоял человек, словно бросая вызов буре. Это был мужчина среднего роста, лысый, если не считать тронутых сединой волос на затылке. Его зоркие глаза смотрели сурово и гордо, а тело оставалось таким же сильным и мускулистым, каким было в юности, когда он впервые добился права на главенство, победив в ритуальном поединке. Звали его Фалихас, и был он Вождем и Хозяином Табунов народа Ксандима.

Он неподвижно стоял у священных камней, ожидая прибытия пленников, а на почтительном расстоянии от него собралась толпа любопытных, желающих увидеть суд над чужестранцами. Священное место внушало им почтение, и они тихо перешептывались, греясь у костров, пламя которых из-за сильного ветра стелилось по земле. Тени плащей, развевавшихся на ветру, были похожи на тени крыльев хищных птиц, и лишь иногда среди них мелькали маленькие светлые полоски браслетов или костяные или каменные бусы, вплетенные в косы.

Отдельно стояли, степенно переговариваясь, старейшины, мужчины и женщины, мудрые, даже если и не старые. Каждый из них имел голос в Совете, но окончательное решение выносил сам Фалихас. Они присутствовали здесь согласно закону и обычаю, хотя в этом случае их совета не требовалось. Дело было ясным: чужаки в Ксандим не допускались, а наказанием за вторжение служила смерть. Только и всего.

Фалихас вздохнул и поплотнее закутался в плащ. Он сам виноват, что мерзнет здесь, вместо того чтобы спокойно спать в своей постели. Старейшины возражали против этого суда, ибо считали его потерей времени, и только он, Фалихас, настоял на неукоснительном соблюдении закона, что и привело всех их сюда. Хозяин Табунов был убежден, что для блага народа следует твердо придерживаться обычаев, но и не подозревал, что это вновь вызовет у него болезненные воспоминания о последнем суде.

В памяти его возникло лицо Искальды. Бледная, с дикими глазами и спутанными волосами, стояла она тогда перед ним на этом самом месте, и лицо ее было похоже на окаменевшую маску вызова. Она отреклась тогда от человека, осудившего ее любимого брата на изгнание, и Фалихас вновь почувствовал бешенство, вспомнив того, кто привел его любимую Искальду к такому концу. О Шианнат! Почему я не убил тебя, когда имел такую возможность!

Увы, законы Ксандима предполагали смертную казнь только для чужестранцев. Один ксандимец мог убить другого лишь в ритуальном поединке за звание Хозяина Табунов, а Шианнат уже прошел это испытание, и по закону его нельзя было повторить. Но этот предатель не смог проиграть достойно, и в злобе своей он всеми средствами старался подорвать власть Вождя, а в результате страдал весь народ. Ничего не оставалось, как лишь изгнать его, но сердце Фалихаса возмущала мысль, что этот смутьян доселе жив и бродит где-то в горах. А Искальда — жива ли она еще? Помнит ли она свое существование в человеческом облике? А может быть, она умерла от холода или ее съели волки, а то и Черные Призраки, обитающие высоко в Горах? Неужели от любимой остались лишь обглоданные кости на дне пропасти?

Бормоча проклятия. Хозяин Табунов постарался отогнать мрачные видения. Какая теперь разница, жива ли его бывшая нареченная или погибла? Она ведь отвергла его. Но с того дня, когда боль и ярость заставили Фалихаса обречь Искальду на жизнь в облике животного, он не раз чувствовал вину и раскаяние и признавался себе, что, будь у него возможность исправить содеянное, он бы непременно ею воспользовался. Но такой возможности не было, и Фалихас скорбел.