Если Распутин не был в Царском Селе или в столичных канцеляриях, если он не вел в рабочем кабинете переговоры с финансовыми магнатами, то чаще всего его можно было найти в столовой в кругу учениц. Откуда бы он ни возвращался домой, первым делом он шел в эту «святыню», где его уже нетерпеливо ожидали женщины. Они находились там в течение всего дня, сидели вокруг большого, богато накрытого стола, украшенного цветами, рассказывали о чудесных событиях из жизни Григория Ефимовича и пытались проникнуть в скрытый смысл его слов.

Даже если он отсутствовал всего в течение получаса, все равно, в тот момент, когда открывалась дверь и он входил, разыгрывалась одна и та же сцена восторженного приветствия: женщины вскакивали со своих кресел, подбегали к «святому отцу», окружали и ласкали его, пока он не поднимал правую руку, благословляя каждую в отдельности, и запечатлевал на волосах отеческий поцелуй. Задыхаясь от счастья, они отходили от него, глубоко потрясенные этим благословением, и рассаживались вокруг стола.

Григорий Ефимович обычно опускался на предложенное ему место, принимался за еду и между делом коротко говорил о Боге и спасении. Его почитательницы привыкли, что от столь возвышенных тем он вдруг переходил к совсем иным вопросам и, не переводя дыхания, рассказывал последние двусмысленные анекдоты из собрания князя Андронникова. Старательно пережевывая, он потчевал сотрапезников сплетнями о высшем петербургском обществе, говорил о связи старого слабоумного Протопопова с какой-то медсестрой, затем передавал новости из Ставки и вдруг погружался в самую гущу тайн высокой политики Царского Села. Иногда в дверях показывалась голова какого-то юноши, странно улыбавшегося и подмигивавшего обществу. Если кто-нибудь из новых членов кружка пугался и спрашивал, кто это, Распутин добродушно отвечал:

— Это мой сын Митя. Он немного не в себе. Ему все кажется забавным, и он смеется целый день напролет!

Пока старец болтал о разных вещах, шутил и одновременно с этим не переставая пил и ел, он подзывал к себе то одну, то другую ученицу, клал ее голову к себе на колени, гладил и ласкал ее, затем внезапно начинал проповедовать свое учение.

Восторженные женщины на этой странной трапезе накладывали себе то же, что и он, ели, когда он ел, поднимали рюмки, как только он подносил ко рту свой бокал. Они с одинаковым благоговением внимали его речам о Боге, пути к спасению и историям достаточно неприличного содержания, рассказанным ему Андронниковым. Его проповеди и придворные сплетни для членов кружка были в одинаковой мере откровениями возвышенного и щедро одаренного духа.

Собравшиеся в прихожей время от времени, по доносившимся звукам или заглянув в дверную щель, могли гадать, что происходило в «святыне». Для многих женщин, изнемогавших от желания увидеть старца, хватало терпения: они благоговейно прислушивались к шуму из соседней комнаты и пытались угадать, о чем говорит святой и в каком он настроении.

Некоторым из ожидавших уже посчастливилось побывать в «святыне», и теперь они рассказывали остальным, что им удалось узнать. Иногда в приемной появлялась Дуня и подробно докладывала о событиях в глубине квартиры. Несмотря на то, что в приемной Дуня выполняла обязанности служанки и помогала гостям снять шубы, среди учениц она пользовалась вниманием, уважением. Когда она входила, дамы вскакивали со своих мест, наперебой предлагая помочь ей по хозяйству. Таким образом, в свободное время Дуня могла слушать речи старца и затем в качестве утешения за долгое бездеятельное ожидание сообщать собравшимся то или иное высказывание Распутина, например, о том, что старец сказал своим ученицам, уплетая рыбу и сыр:

— Вы думаете, что я оскверняю вас, я не оскверняю вас, я в гораздо большей степени очищаю вас!

Или же, опустошив стакан мадеры, сажал на колени молоденькую девушку, ласково гладил ее по волосам и говорил об облагораживающей силе покаяния:

— Только смиренным покаянием мы достигаем очищения! Человек должен грешить, чтобы через грех принять раскаяние. Если Бог посылает нам искушение, мы по собственной воле и не противясь должны стать его жертвой, чтобы затем достичь истинного раскаяния!

Задумавшись, он опускал свою голову на плечо ученицы, глаза закрывались, потом он встряхивался и снова принимался говорить:

— Первое слово Божье было: «Покайся!» Но как же мы можем каяться, если сперва не согрешим?

Затем отец Григорий вставал со своего места и проходил в кабинет, где его по важному делу ждал представитель банкира Рубинштейна. Его слова производили огромное впечатление на верующих поклонниц, они сидели, опустив головы, вокруг стола, погруженные в глубокое раздумье.

Как-то раз Распутин вернулся с какой-то пирушки в мрачном настроении, долгое время молчал, наконец странно изменившимся голосом, в котором было что-то далекое и обреченное, заявил, что среди своих сподвижников ему надо оставаться пять лет, после чего следует покинуть всех, даже свою семью, и уйти в глубокое одиночество.

Ученицы слушали слова своего учителя, и у них было грустно на душе. Отрешенно, побледневшие, растерявшиеся, сидели они вокруг стола, пока лицо старца снова не прояснилось. По губам его пробежала легкая усмешка, такая милая и дорогая им. Вновь он принялся есть и пить, и женщины тоже.

Для ожидавших в прихожей наступали особенно счастливые моменты, когда кто-нибудь из слуг на мгновение приоткрывал дверь в «святыню» и тем самым давал заглянуть в таинственное помещение. В таких случаях и снаружи можно было увидеть по крайней мере небольшую часть того, что происходило в столовой, услышать голоса учениц, даже слова самого старца, когда он проповедовал, рассказывал анекдоты или требовал вина.

Люди в прихожей жадно заглядывали в дверную щель и пытались увидеть как можно больше: кусок массивного буфета у стены, часть бронзовой люстры с огромным стеклянным колпаком, под ней обильный и красивый стол, на котором скорее угадывались, чем были видны корзины с цветами, бутылки с вином, тарелки с жареной рыбой, вазы с вареньем и чай. У окна было видно кресло-качалка, а у стола за высокими спинками кресел неясно пестрели платья посетительниц; иногда в удачные моменты можно было увидеть и самого старца, или хотя бы кусочек рукава, полукафтана, носок сапога или даже уловить жест крупной руки.

Как ни скудны были эти наблюдения, их хватало, чтобы воодушевить возбужденную и жадную фантазию ожидавших в прихожей. После того как дверь снова закрывалась, еще долго велись споры. Сильно заинтригованные просительницы пытались по возможности объяснить то, что увидели и услышали.

Но, когда на ручку двери нажимала сильная рука Распутина, дверь широко распахивалась и в переднюю входил старец, все замирали.

В дверном проеме появлялась могучая и библейски выразительная фигура Распутина, и в комнате смолкали разговоры, с шумом отодвигались кресла, шелестели платья засуетившихся дам. Элегантные дамы кокетливо поправляли шляпы, крестьянки теребили головные платки, чиновники вскакивали и поправляли сюртуки, офицеры бессознательно вставали по стойке «смирно» и звякали шпорами, работники банков вытаскивали портфели и вынимали из них различные документы, посыльные и слуги держали наготове довольно обильную почту. Некоторые женщины проталкивались сквозь толпу, падали перед Распутиным на колени и истово крестились.

Некоторое время старец неподвижно стоял в центре комнаты. Его несколько помятая одежда свидетельствовала о том, что на коленях только что сидела какая-то женщина, губы были еще влажны от вина и поцелуев, в глазах был странный веселый блеск, а в уголках рта пряталась усмешка.

Спустя несколько минут, исчезали последние следы мирского удовольствия, и теперь перед ожидавшими просителями стоял батюшка Григорий, всемогущий чудотворец, богобоязненный и Богом одаренный человек. Он твердо стоял на ногах, обутых в тяжелые высокие крестьянские сапоги, и строго осматривал всех присутствующих. Представителю банкира Мануса надо было передать срочное поручение, и он, естественно, старался протолкнуться вперед и передать старцу послание своего шефа, но Распутин высокомерно отвернулся от него и обратился к двум молоденьким девушкам, почти подросткам, одетым в матроски, смущенно приседавшим и крестившимся. Их щеки залил румянец, тонкими детскими голосами девушки изложили свое дело. Распутин благосклонно склонился над ними.