И на душе молодой жены Григория многолетнее отсутствие супруга лежало тяжким грузом. Она также верила и искала спасения от забот у чудотворной Божьей Матери; но все же ей недоставало сильной, гордой веры, которая утешала старого Ефима вдали от Григория. Земные потребности молодой женщины были сильнее религиозного смирения.
Так получалось, что Прасковья Федоровна значительно реже обращалась к святым иконам, чем к маленькому и потрепанному портрету супруга, который однажды сделал странствующий фотограф из Тобольска. На нем ее Григорий выглядел приветливым и довольным, волосы, строго разделенные на пробор, были напомажены, пышущее здоровьем свежее, загорелое лицо обрамлено редкой, темно-русой бородой; лицо и вся фигура излучали силу и жажду жизни, и только глаза смотрели куда-то вдаль и одновременно обжигали.
К счастью, домашнее хозяйство, заботы о котором все больше ложились на ее плечи, лошади и трое детей занимали так много времени у молодой женщины, что ей некогда было предаваться мрачным мыслям. Но тем не менее в глубине сердца она не могла быть счастлива, с годами становилась молчаливой, тихой, замкнутой; она быстро старилась, довольно милые черты лица рано приобрели скорбное, печальное выражение. Часто через деревню проходили пилигримы, странники и бродяги из чужих краев и по старому обычаю в доме Ефима Распутина просили о крове на ночь. Тогда Прасковья Федоровна становилась разговорчивой и задавала чужакам тысячи вопросов, так как все надеялась, что кто-нибудь сможет рассказать хоть что-то о Григории Ефимовиче. В такие минуты в ее глазах появлялся прежний блеск, лицо оживлялось и молодело.
В первое время после ухода Григория, действительно, то один, то другой странник рассказывал что-нибудь о человеке, похожем на описанного Прасковьей. Некоторые пилигримы даже были уверены, что разговаривали с Григорием Ефимовичем и прошли вместе с ним какую-то часть пути. Один раз его будто бы встречали на монастырском постоялом дворе на Урале, другой раз его вроде бы видели идущим по проселку в направлении Казани, некоторые паломники ошибочно полагали, что встречали его в лесах вблизи Покровского, на другом берегу Туры. Однако уверенности в том, шла ли речь действительно о супруге Прасковьи, не было, потому что еще ни один из тех странников не называл своего имени.
С годами такие сообщения становились все реже и все сомнительнее, а потом и эти немногие и ненадежные сообщения перестали поступать. На третий год после исчезновения Распутина среди крестьян стали распространяться разные слухи о страннике, который приобрел известность бесчисленными чудесами.
Все чаще приходили в Покровское странники, которые рассказывали об удивительных делах, а также о каком-то новом учении, проповедуемом этим загадочным человеком. Он появлялся сначала, по словам рыбаков, в верховье Туры, много дней провел среди них, помогал рыбачить и научил их петь псалмы, святые песни. Этим рыбакам он неоднократно открывался, что послан Богом и что в его обличье к людям сошел Святой Дух.
По другим рассказам, он появлялся в поле среди батраков и служанок, помогал им убирать урожай, вечером разговаривал с ними, поучал, что попы забыли истинное значение Евангелия и настоящие слова Спасителя: они ничего не знают о радостной вести, что любой грех можно искупить покаянием и что Бог выше ценит заблудшую и раскаявшуюся овечку, чем все праведное стадо.
Затем, как рассказывали, странник проводил в чаще леса своеобразное богослужение с хорошенькими молодыми девушками и женщинами, сооружая сначала кресты из сучьев и после молясь перед ними со своими ученицами. После свершения богослужения он обнимал женщин, миловал и целовал, затем танцевал и пел с ними. При этом он объяснял, что эти поцелуи, нежности, пение и танцы тоже составляют часть богослужения, так как это радует и веселит Господа. Но самым удивительным было то, что во время танцев он затягивал церковные песни, псалмы, которые женщины слышали в деревенской церкви.
Через короткое время среди крестьян начали распространяться еще более удивительные слухи: рассказывали, что во время таких богослужений в лесу чужак не ограничивался нежностями к своим «сестрам». Люди шепотом рассказывали о ночных оргиях в лесу, о том, что неизвестный и его женская свита зажигали вечером большой костер из листьев и сучьев, затем пылко молились, пели святые песни, танцевали вокруг огня, пока женщины не приходили в экстаз. Затем чужак взывал неземным голосом: «Унижайтесь во грехе! Испытайте свою плоть!» О том, что происходило потом, испуганные крестьяне едва осмеливались говорить шепотом: в темноте ночного леса, освещенном только светом небесных звезд, пилигрим свершал с женщинами страшный грех.
Скоро пошел слух, что зловещего старца во время его странствий по лесам и степям сопровождала толпа женщин и девушек; все они бросили на произвол судьбы своих родителей и мужей, твердо уверенные, что только он может спасти их души.
В некоторых отдаленных селах видели, как чужак появлялся со своими ученицами в общественной бане, там раздевался догола перед женщинами и того же требовал от них, затем его «сестры» должны были мыть его покрытые пылью ноги. При этом он объяснял, что унижение служит его ученицам на пользу, убивает в них высокомерие добродетели и гордыню.
Поначалу большинство крестьян из Покровского были того мнения, что этот странник шарлатан и посланник сатаны, особенно после того, как местный священник, отец Петр, высказал это мнение в довольно резких словах. Но потом стали говорить о чудесных деяниях странного чужеземца, таких, какие могут совершать только самые великие святые. Рассказывали, что в каком-то монастыре он изгнал из монахини черта, а где-то в другом месте предсказал события, которые вскоре действительно произошли.
Особенно убедительно на крестьян подействовало жуткое сообщение, что странник, когда разъяренные отцы и супруги его учениц хотели напасть на него, угрожающе поднял руку и провозгласил устрашающе: «Да не будет идти дождь три месяца!» И это проклятие исполнилось. Целых двенадцать недель немилосердно палило солнце, иссушило поля и только по истечении предсказанного срока снова начались дожди.
Рассказ об этом чуде, более, чем что-либо другое, убеждал крестьян в том, что странник — посланец божий, который может прекратить дождь. Отец Петр мог говорить все, что хотел, а чужак становился в глазах крестьян святым человеком, даже более святым, чем сам священник, потому что мог изменить погоду!
Но были в Покровском люди, которые уже при первых сообщениях о новом старце понимающе переглядывались; это были те крестьяне, о которых уже давно говорили, что они лишь внешне правоверные христиане, а на деле приверженцы еретических учений «божьих людей». Правда, никто про них не мог сказать что-либо определенное, но все-таки замечали иногда нечто, указывающее на принадлежность этих крестьян к тайному братству.
Когда эти еретики субботними вечерами в полной тайне собирались в укромном месте, они усердно распространяли слухи о чудотворце. В то время, как иные заблуждавшиеся в церковной вере крестьяне, еще сомневались и спорили о том, является ли зловещий странник святым или дьяволом, сектантские братья знали совершенно определенно, что бродил здесь и проповедовал учение о смысле греха один из них. Ликуя, говорили они о приближении нового воскресшего Спасителя, в котором опять, как это уже случалось ранее, Бог воплотился на земле.
Все, что другим крестьянам казалось загадочным, «хлысты» считали совершенно естественным, обычным воплощением Спасителя, которое каждый раз происходило по-новому. В соответствии с верой сектантов рассказы рыбаков на Туре означали, что на землю спустился Бог в обличье нового странника. И даже если позднее странник отвечал священникам и жандармам, что он не подвластен никакой земной власти, то это не было безумной дерзостью, потому что тот, в кого Бог считал возможным перевоплотиться, действительно стоял выше всех мирских властей, даже выше царя, так как он был «царем над царями».
