Прометей застыл в нерешительности, но Зевс настаивал. Топор со свистом рассек воздух и вошел в череп повелителя богов, словно в масло.

Из раны выскочила крохотная, но полностью оформившаяся женская фигурка – в женском платье, поверх которого был застегнут золотой панцирь. Подол одеяния колыхнулся, приоткрывая золотые поножи на голенях. На голове фигурки был воинский шлем с гребнем, в левой руке она держала золотой щит, а правая потрясала копьем.

Под изумленными взглядами богов фигурка спрыгнула с головы Зевса на пол и начала стремительно расти, пока ее глаза, видневшиеся через прорезь в шлеме, не оказались вровень с глазами окружающих. Тогда она издала воинственный клич, от которого бросило в дрожь всех, кто его слышал: Море забурлило, Земля содрогнулась, Небо заходило ходуном, звезды перемешались. Гелиос натянул поводья, останавливая на скаку своих коней и придерживая ход дня, чтобы разглядеть новоявленное чудо. Боги, оказавшиеся неподалеку, бросились врассыпную и попрятались.

Когда суматоха наконец улеглась, юная богиня объявила, что ее зовут Афина.

Зевс улыбнулся. Голова больше не болела. Это чудесное создание – его дочь, рожденная из его головы. В последующие тысячелетия он будет твердить об этом при каждом удобном случае, и мало кто вспомнит потом, что у Афины имелась мать. Небывалую мудрость и стратегический талант, которыми вскоре прославится Афина, Зевс тоже поставил себе в заслуги, хотя в действительности гордиться он мог только тем, что ему, испугавшемуся, хватило смекалки заманить Метиду себе в желудок и присвоить ее беременность.

На заре своего правления Зевс соблазнил еще одну двоюродную сестру – Лето, хотя супругой она ему так и не стала. Она принадлежала к числу прекраснейших из богинь, и ее сияющие волосы струились водопадом до самых пят, когда она вынимала из прически серебряные гребни. При этом она была необычайно скромна и робка для небожительницы, на собраниях богов предпочитала тихо сидеть в сторонке с прялкой и вертеть веретено. В этом отношении она сильно отличалась от Артемиды и Аполлона – близнецов, которых она в конце концов родила Зевсу.

У Лето были все основания бояться, что разродиться ей не суждено. Когда выяснилось, что она носит даже не одного, а целых двух детей, прижитых от Зевса, Гера запретила принимать беременную богиню любому клочку земной тверди, куда заглядывает солнце. Лето скиталась в отчаянии по городам и весям, но нигде не могла прикорнуть даже на миг, чтобы дать отдых изможденному и неумолимо тяжелеющему телу. И вот на очередной день скитаний у нее начались схватки. Корчась от боли, Лето поспешила к крошечному острову Делос, жалкому и невзрачному, но имевшему одно бесспорное достоинство: он носился по волнам и потому земной твердью в строгом смысле слова называться не мог. Делос не подпадал под запрет Геры.

– Делос! – обратилась к нему Лето. – Если ты дашь мне пристанище, чтобы я могла разрешиться от бремени, впредь на твоей земле будут строить великие храмы. Смертные будут стекаться со всех концов света и осыпать тебя богатствами. Это твоя возможность обрести почет – и славу! А еще я гарантирую, если ты приютишь меня, то закрепишься на одном месте и обретешь наконец покой. Прошу тебя, помоги мне!

Делос принял предложение Лето, и богиня с благодарным вздохом рухнула на берег острова. Но битва с Герой еще не закончилась. Когда у Лето начались схватки, Гера окутала свою дочь Илифию, покровительницу всех рожениц, золотым облаком. И в этом облаке Илифия не слышала ни криков Лето, ни воззваний всех остальных богинь, поспешивших на Делос, чтобы помочь Лето разродиться. А без Илифии не мог появиться на свет ни один ребенок.

Девять кошмарных дней и ночей Лето мучилась в схватках, пока богини наконец не выяснили, что сделала Гера. Тогда они послали к Илифии Ириду с обещанием подарить божественной повитухе золотое ожерелье такой длины, что его можно будет обмотать вокруг шеи пять раз, если только она раскроет наконец утробу Лето и позволит близнецам появиться на свет. Илифия согласилась.

Едва Илифия ступила на Делос, Лето обхватила руками кряжистый ствол пальмы и опустилась на колени, широко расставив ноги. Через несколько мгновений она родила Артемиду, которая в дальнейшем будет вместе с Илифией покровительствовать женщинам в родах. Собственно, долго ждать не пришлось: едва ноги Артемиды коснулись земли, она обернулась и помогла принять своего брата-близнеца Аполлона.

Когда богини попытались запеленать Аполлона, он гордо откинул пеленки и объявил, чеканя каждое слово: «Я – Аполлон! Отныне и впредь пребудут со мной лира и лук; отныне и впредь буду я возвещать смертным волю Зевса!» И он отправился странствовать по земле, а Делос за его спиной заблестел золотом – так начало исполняться обещание, данное острову матерью близнецов.

Зевс с улыбкой смотрел на двух своих новорожденных детей и думал, кто появится у него следующим. Гера пока не особенно сумела ему потрафить. Их с Зевсом общая дочь Илифия годилась только помогать при родах, а сын Арес, даром что был незаменим во время войны, в остальное время только докучал. Подарит ли ему когда-нибудь Гера такое же великолепное дитя, как подарили Метида и Лето?

{9}

Основание Дельфийского оракула

Аполлон объявил себя провозвестником воли Зевса. Тем самым он получил право раскрывать смертным все, что им неведомо в прошлом, будущем или даже настоящем, если происходит сию секунду, но вдали от их глаз.

Это право наделяло Аполлона огромной властью, которой он откровенно наслаждался. Хотя он не мог менять отцовскую волю по своему усмотрению, ничто не мешало ему при желании вещать так туманно, что смертные терялись в догадках, пытаясь постичь смысл сказанного. Одного этого хватало, чтобы управлять кем угодно, вводя либо в заблуждение, либо в ступор и маринуя в соку сомнений.

Принявшись за работу, Аполлон понял, что ему нужно зрелищное место, где смертные могли бы собираться в ожидании его слова и оставлять принесенные ему дары – золотые и мраморные статуи, бронзовые треножники и котлы, жертвенных животных и прочее. Поискав по всему свету, он остановил свой выбор на местечке в Беотии, где звонко журчал родник, и объявил нимфе родника, Тельфусе, что здесь он воздвигнет свой оракул.

– Подумай хорошенько, Аполлон, – ответила Тельфуса. – Здесь очень шумно. Неподалеку отсюда устраивает свои состязания на колесницах Посейдон – представь, какой стоит грохот, – и еще погонщики приводят сюда вьючных мулов на водопой. Мой тебе совет, если позволишь: посмотри лучше на гору Парнас, вон там. И тишина, и покой, и места вдоволь.

Аполлон двинулся к Парнасу. Гора оказалась невероятно крутой – смертным нипочем не взобраться, если только он не построит для них дороги, – зато вид с террасы, где разместится оракул, открывался великолепный: перед смотрящим с головокружительной высоты простиралась переливчатая зелень и синь прибрежной равнины. Неземная красота. Здесь истончалась граница между миром смертных и миром богов, и почва благоухала пьяняще, словно сама Земля нашептывала свои тайны, овевая слушателя сладким дыханием.

Закончив возводить храм, при котором будет содержаться его прорицалище, Аполлон отправился за водой, чтобы освятить его. Но у полуразвалившейся скальной стены, за которой он рассчитывал найти источник, послышались шорох и шипение, и в нос ударил смрадный запах ползучего гада. Натянув тетиву лука, Аполлон осторожно шагнул вперед.

Он даже не представлял, насколько отвратительное зрелище откроется ему за нагромождением камней! На груде исторгнутых ошметков шкурок и перьев там свивался кольцами огромный удав, прожорливый и зловонный. Под холодной кожей, натянутой до предела на необъятном раздутом брюхе, угадывались последние жалкие трепыхания несчастной жертвы.

Это был Пифон, кошмарная гроза всего живого – смертных, их стад и даже самих богов. В юности этот змей помогал нянчить Тифона, вырастив из него то самое чудовище, которому почти удалось победить Зевса и захватить власть над миром. Теперь же, почуяв Аполлона, гадина с чмокающим звуком разлепила ноздри и повернула голову. Желтые глаза уставились на незваного гостя.