- Отъехать на день и вернуться завтра? - предположил я.

   - Нет, господин. - Боярин вдруг совсем опустил голову, будто виноват. - Третьим я велел находиться совсем близко к нашим врагам.

   - Зачем?

   Я уже собирался сказать, что незачем нашим людям крутиться возле чужого лагеря и дразнить вражеских лучников, как где-то вдали раздался грохот. Не гром, а одиночный пушечный залп - стреляли явно не в моём лагере, а если стреляли молдаване, то тем более следовало выяснить, почему. Забыв о степенности, я ринулся вон из шатра, а Стойка последовал за мной, но не выглядел ни взволнованным, ни удивлённым, будто знал кое-что о происходящем сейчас на другой стороне реки и нарочно скрыл от меня.

   Выбравшись из шатра, я увидел, что для моего, ещё не вполне проснувшегося лагеря, всё происходящее стало такой же неожиданностью, как для меня. Воины моей личной охраны и мои слуги, а также слуги бояр и некоторые бояре, чьи шатры находились рядом с моим, стояли и напряжённо смотрели в ту сторону, откуда мне послышался пушечный выстрел.

   - Что такое? Что случилось? - негромко спрашивал то один, то другой человек, присоединяясь к толпе, которая с каждым мгновением становилась всё больше.

   Никто не шумел лишь потому, что боялся за собственными криками не услышать, если звук, так похожий на пушечный залп, повторится.

   На всякий случай многие торопливо препоясывались мечами, но даже за этим занятием продолжали вслушиваться.

   Именно благодаря такому вниманию все мы ещё издалека расслышали приближающийся к моему шатру конский топот, а через минуту ко входу в шатёр подъехал десяток конников. Они тут же спешились и поклонились.

   - Государь, - меж тем произнёс Стойка, - прости, что действовал, не спросясь, но ты сам желал подробных сведений о неприятеле, поэтому я избрал наикратчайший путь, чтобы добыть их. Велел своим людям поймать кого-нибудь из молдаван, чтобы мы расспросили его, как следует.

   Я уже и сам обо всём догадался, потому что видел, что один из спешившихся конников, стоя возле своей лошади и кланяясь, правой рукой придерживает что-то похожее на длинный мешок, перекинутый через конскую холку. Вернее, это был не мешок, а человек с мешком на голове и со связанными за спиной руками.

   Тем не менее, слова Стойки произвели самое благоприятное действие на моих бояр, слуг, воинов - словом, на всех, кто сейчас толпился возле шатров. На смену настороженным взглядам и тревожному шёпоту пришли широкие улыбки и одобрительные возгласы.

   Пленника по знаку Стойки совсем не бережно спустили на землю, поволокли, поставили передо мной на колени и лишь после этого сняли с головы мешок. Рук, конечно, не развязали, а справа и слева встали люди Стойки с обнажёнными мечами, очевидно, призванными убедить пленника, что ему при ответе на вопросы следует вести себя почтительно.

   Одежда пленника была простой и, значит, он занимал в молдавском войске невысокое положение. Наверное, поэтому теперь решил вести себя смело - если уж нельзя смело смотреть в глаза своему государю, то почему бы ни отвести душу перед государем чужой страны.

   Я видел, что у пленника голова всклокочена, лицо в крови, но с этого лица на меня в упор смотрели два глаза, пылавшие ненавистью. Это казалось даже удивительно: "Когда молдаванин успел меня так возненавидеть? Когда понял, что пойман и не вырвется? Или ещё раньше - когда только собирался в поход? Неужели вся армия Штефана явилась сюда с лютой ненавистью в сердце?"

   - Отчего ты так смотришь? - спросил я. - Ведь это ты явился в мою землю, чтобы грабить, а я всего лишь защищаю её. Почему же ты смотришь так, будто я первый напал на тебя?

   - А разве не ты первый напал? - ухмыльнулся пленник. - Я спокойно пас лошадей и никого не трогал. Как только начало светать, мы с моими товарищами погнали лошадей обратно в лагерь. Мы ни на кого не нападали, а вот твои люди...

   Я молча смотрел на молдаванина, стремясь, чтобы он первый опустил взгляд. Это означало бы, что человек всё же чувствует за собой вину. Но он её не чувствовал и не опускал глаза. Шмыгнув разбитым носом, пленник продолжал:

   - Твои люди появились, будто волки, и поймали меня.

   - Значит, это они виноваты, что ты оказался беспечен? - насмешливо спросил я. - Будь ты настороже, они бы тебя не схватили.

   Мне не было известно, как именно произошла поимка, но я говорил нарочито уверенно, будто всё знаю, и это помогло. Пленник понурился:

   - Оно так. И угораздило же меня идти позади всех и чуть отстать. Если б я поторопился... А твои люди, видать, нарочно высматривали того, кто отстанет. До лагеря было всего сто шагов, а они...

   - Даже пушки не испугались, - докончил я.

   - Нет, - возразил пленник. - Пушка пальнула по ним уже после того, как они меня поймали арканом и потащили за собой.

   - Если б твой государь Штефан сразу ушёл, завидев моё войско, ничего этого бы не случилось, - сказал я. - Сейчас ты был бы среди своих.

   Глаза пленника снова загорелись ненавистью:

   - Мой государь Штефан никуда не ушёл, потому что он тебя не боится! Он готов принять бой! Он всем так сказал!

   - Несмотря на то, что у меня в несколько раз больше воинов? - спросил я.

   - Мой государь Штефан сказал, что каждый молдаванин сильнее пятерых твоих людей. И он прав. Если б он ошибался, ты давно уже напал бы на нас. Но ты боишься!

   Мне вдруг сделалось не по себе. Ведь этот человек был отчасти прав. Я действительно боялся - не хотел повторить судьбу Хасс Мурата, хотел быть умнее. А в итоге выглядел для всех слишком осторожным?

   - Не хочу становиться причиной лишних смертей, - с нарочитым спокойствием возразил я. - А если Штефан хочет поскорее отправить своих воинов на тот свет, отправляя в неравный бой, то пусть делает, как знает.

   - Если не хочешь смертей, то собери своё войско и иди туда, откуда пришёл, - ехидно ответил пленник. - А мы со Штефаном пойдём следом за тобой до самой твоей столицы. И там ты, если не хочешь смертей, сам сложишь с себя корону и передашь её Басарабу.

   Эти слова заставили меня ещё больше обеспокоиться. Получалось, что Штефан явился в мои земли не просто грабить, как в прошлый раз. Молдавский правитель собирался лишить меня власти и устроить на освободившемся троне своего ставленника - некоего Басараба.

   - Что за Басараб? - невозмутимо спросил я.

   - Басараб по прозвищу Старый, - пояснил пленник. - Он будет достойным правителем. Не чета тебе, турецкий прихлебатель!

   Один из воинов, стоявших справа и слева от моего собеседника, приставил острие обнажённого клинка к горлу пленника, чтобы наглец стал повежливее, но пленник лишь засмеялся хриплым смехом:

   - Скоро вам всем будет плохо, потому что к Штефану идёт подмога. Даже если нападёте сейчас, пока нас мало, ничего не выиграете. К нам на подмогу придёт много воинов, и вам их точно не одолеть. Штефан отправил им письмо с наказом, чтобы, как придут, сразу вступили с вами в бой, вступили в любом случае. Они вас всех перебьют!

   Мне так и хотелось воскликнуть: "Ты лжёшь, чтобы запугать меня и моих людей!" - но пришлось сдержаться. Такой возглас означал бы, что мой дух в смятении, поэтому я, всё так же старательно изображая невозмутимость, улыбнулся и спросил:

   - А когда придёт подмога?

   - Сегодня! - выпалил пленник, но прежде, чем я успел придумать подходящий ответ, Стойка выступил вперёд и громко сказал:

   - А вот это ты врёшь, братец.

   - Я тебе не брат! - огрызнулся пленник.

   - Довольно, - сказал я и повелел Стойке: - Тащи этого человека прочь, свяжи покрепче и заткни ему рот, если не будет молчать. А на твоих людей я очень надеюсь. Пусть они поскорее принесут сведения, по которым мы могли бы судить, насколько сильно лжёт наш пленник.